Успехи Мыслящих (СИ)

- Есть межеумки, а есть недоумки, и дело критика - разобраться, кто есть кто, и тем самым посодействовать очищению в литературных зарослях полезных культур от плевел. Как секретарша при больших литературных делах, лицо подчиненное, из третьего ряда за спинами важных начальников и разных даровитых собратьев по перу, - скорбная улыбка изогнула тонкие губы гостьи, - я с долгой безропотностью наблюдала все эти процессы бесплодного сочинительства, повидала людишек, что-то слишком уж многое о себе возомнивших. Было время, когда даже вы, такой воспитанный в лучших традициях, изощренный и прекрасно владеющий умыслами и резонами диалектики, не замечали меня, но сейчас я думаю, что вы почувствуете...

Старик медленно, без должной решительности поднял руку, требуя слова и в то же время сомневаясь, что оно ему и впрямь необходимо.

- Было бы смешно думать, будто, мол, только пучит, нет, вы это задумали притчу, - сказал он с бессознательной задушевностью, - но хотелось бы понять, на чем вы ее строите. Вы сравниваете литературную жизнь наших странноватых провинций и почти не изученных окраин с творческими процессами, происходящими в столичном регионе? Или у вас сравнение всего нашего с нажитым и намеченным к достижению в целом мире?

- Вы почувствуете, - возразила женщина, - обязательно почувствуете, я вам обещаю. Вы только наберитесь терпения. А моему терпению, знаете ли, пришел конец. Я желаю, чтобы роман вышел из тени, обрел второе дыхание, не сочинялся профанами и не прозябал в промежуточности.

- Какой роман?

- Роман как жанр, роман как таковой. Пора вспомнить об основательном подходе к творчеству. Вы понимаете меня, Тимофей Константинович?

- Конечно, - задумчиво произнес Тимофей Константинович, - в юности... если что такое...

- Это о моем возрасте? - вспыхнула гостья. - Скрывать не буду, я не первой молодости. Но это к делу не относится.

- Вы о романе как о таковом, а я о юности вообще, вас не касаясь. Я говорю, если в юности поразит что, так поразит по-настоящему. А в суетливой взрослой жизни и сам мельчаешь, и все вокруг уже сродни тусклому рисунку. Повзрослел, от мамкиной груди отскочил - так уж не вспомнишь и не объяснишь толком, как и когда произошло, что вавилонские и прочие вселенские библиотеки заселили невероятные мудрецы, толкователи всякой эзотерики, баснословные хранители вечности, а содержащие тайну буквы высокоумные прохвосты принялись мазать чем-то ядовитым, тем якобы спасая эту тайну от непосвященных.

- Мне записывать ваши нынешние выражения?

Старик поморщился и отмахнулся.

- Еще менее объяснимо, - возвысил он голос, - происхождение всей этой нынешней чепухи бесчисленных романов о вылезающих из груди душах или, собственно, того, что за души выдают... о душах извивающихся, где только не ползающих и откуда только не прущих, иной раз так и вовсе из неприличных мест, и вид-то у них, вид какой-то насекомий, жабий, очень змеевидный вид... Тоска, тошнотворность, надрыв для ажиотажа и эпатажа, подделки под отчаяние, имитация тревоги, записи вымученного беспокойства, мука, что когда-то, мол, было хорошо, величаво, было славное прошлое... Эко с Фуко заблевали все, что было ясного и кристально чистого, все скрижали, все истинные престолы... А еще в какие-нибудь другие сволочные книжки заглянешь - волосы дыбом на голове встают, ибо там музыкальные импровизаторы, сорвав струны со своих скрипок и гитар, удушают ими поклонников, драконы выпивают на постоялых дворах, доисторическая солдатня рассуждает о правах человека, гориллы с высоких трибун поучают человечество... И т. п. Где Ромео с Джульеттой? Куда подевались Онегин с Печориным? Я ведь в свое время меньше всего думал и мечтал о литературе, я предполагал стать критиком, опять же, вообще, критиком как таковым, этаким беспрерывно и беспредельно критически мыслящим организмом. Нынче это, как я уже сказал, называется быть аналитиком, экспертом, референтом и еще, наверное, как-нибудь, а тогда, если не ошибаюсь, никак не называлось и представлялось чем-то грандиозным, грезой и откровением, фактическим исполнением мечты о светлом будущем, едва ли не той ноосферой, о которой писали прозорливые люди науки. Но мечта мечтой, а без книг не обошлось. Да и как могло обойтись? Разве в какой-нибудь социологии или в рассуждениях политиков больше правды о жизни, чем в отличных романах? А если бы, милая, вы пришли ко мне в мои юные года, я, может быть, заслушавшись... вы, признаться, пусть неровно и нервно, но все же интересно затрагиваете разные проблемы, поднимаете вопросы... я, может, даже женился бы на вас, ведь вы, как я погляжу, прелестны и способны очаровать. Но сейчас у меня не юность, а что-то мутное и даже глупое, так что и никакого не возникает подлинного интереса, чтобы слушать вас.