– Меня не нужно подбадривать! – гаркнул я. – Меня интересует искусство – настоящее, способное встряхнуть мир, а не глупое подражание замшелым авторитетам! И очень жаль, что тебе это непонятно! А эта так называемая картина – просто мазня, бездарная гнусность!
Кипя от злости, я схватил ножницы, размахнулся и вспорол холст от одного угла до другого, наискось. Крикнул:
– Давно пора было это сделать! На помойку, на свалку, в мусор!
Эмили всхлипнула. Я обернулся к ней, и мой гнев угас так же быстро, как появился; на смену ему пришёл мучительный стыд. Вернув ножницы на стол, я шагнул к сестре и осторожно обнял её, притянул к себе. Зашептал успокаивающе:
– Прости, малышка, прости. Не знаю, что на меня нашло. Проклятые нервы… И злюсь я не на тебя, конечно, а на собственную никчёмность. Пожалуйста, не обижайся.
– Я постараюсь, – улыбнулась она сквозь слёзы. – Понимаю же, ты на взводе из-за этой дурацкой выставки… Ну, то есть не дурацкой, конечно, а очень важной… И ты совсем не никчёмный! Ты нарисуешь самую потрясающую картину, такую, как ты хотел, и на выставке все будут в восторге…
– Ну, хоть кто-то во мне уверен, – буркнул я, целуя её в макушку. – Не буду спорить с такой разумной сестрёнкой.
– То-то же! Ну, раз уж ты одумался и осознал ошибки, то пора выполнить обещание…
– Это какое же?
– Познакомь меня со своей компанией! Жана-Люка я знаю, ладно, а остальных? Ты сам сказал, что познакомишь, когда я вырасту. Вот и ловлю на слове! Или не помнишь, сколько мне теперь лет? А если будешь опять отнекиваться, обижусь по-настоящему!
Я поднял руки:
– Сдаюсь. Спускаемся к Янушу, здороваемся с этими охламонами.
– Да! Ура!
Она подскочила от нетерпения и потянула меня за руку в коридор. На пороге я обернулся; разодранный холст обиженно щерился, прореха в пейзаже мёртво зияла. А за окном точно такой же пейзаж – только не нарисованный, а реальный – едва заметно вибрировал.
Здесь надо оговориться: термин «вибрация» я употребляю сейчас за неимением лучшего. Мне не хватает слов, чтобы внятно передать то, что я уловил (как уже отмечено выше, я не писатель, а живописец – впрочем, тоже не лучший).
Сейчас, анализируя увиденное постфактум, я констатирую: постройки за окном не смещались и не тряслись, как при подземных толчках. Они были неподвижны, но рябило пространство, которое их в себе заключало. Причём эту «рябь» я не столько видел, сколько угадывал, хотя она в конечном итоге воспринималась именно зрением, или, по крайней мере, имела потенциал к визуальному выражению…
Перечитываю написанное и развожу руками в бессилии. Да, моё описание скорее запутывает, чем передаёт суть дела, но другого предложить не могу. Кроме того, вибрация сопровождалась, кажется, еле слышным электрическим треском, однако утверждать не берусь; возможно, эту деталь дорисовало воображение – позже, задним числом…
– Ну пойдём же, Эрик! Чего ты встал?
Эмили дёрнула меня за рукав, я на неё отвлёкся, а когда снова посмотрел за окно, никакой «вибрации» уже не было. Просто улица и дома, привычные до оскомины.
Мы вышли из квартиры.
В закусочной, пока я отсутствовал, сменились действующие лица. Марта и её невменяемая подруга, к счастью, ушли, а их места за столом заняли Ферхойтен и, как ни странно, скромняга Броуди с постной миной, от которой меня сразу же затошнило.
Когда мы подошли, Франческо воскликнул:
– Какие люди! Дружище Эрик, немедленно признавайся, кто эта очаровательная особа рядом с тобой?
– Придержи коней, – сказал я ему, – это Эмили, моя младшая сестра. И ты на неё лишний раз не взглянешь, если не хочешь получить в лоб. А ты, Броуди, расслабься, мы не на светском рауте.
Броуди, вскочивший при виде Эмили, сконфуженно сел обратно. Она, зардевшись, устроилась рядом с ним. Я тоже собрался сесть, но моё внимание привлекла светящаяся витрина в доме напротив. Точнее, не столько она сама, сколько человеческий силуэт, который выделялся на её фоне и был, казалось, сплетён из плотных теней. Для прохожих он, судя по всему, был невидим – они шли мимо, не оборачиваясь. Сам же я не мог разглядеть ни его глаза, ни черты лица, но откуда-то знал, что смотрит он на меня.
Стэн ехал по шоссе на северо-запад.
Дождь взял передышку, дорога с утра подсохла. Было даже немного странно видеть асфальт без мокрого блеска. Стэн, воспользовавшись моментом, прибавил скорость, и на спидометре было за шестьдесят миль в час.
Вдоль дороги тянулись пустоши. К обочине подбирался бурьян, истрёпанный и потемневший от сырости. Редкий полуголый кустарник вздрагивал от прикосновения ветра. Пейзаж был плоский, желтовато-коричневый. Он расстилался до горизонта, чтобы сомкнуться там с цементно-серыми тучами.
Встречные машины попадались лишь изредка, попутных же и вовсе не наблюдалось. Расслабленно откинувшись на сиденье, Стэн придерживал руль и размышлял о том, что прочёл вчера в дневнике.
Прямых подсказок в тетради, к сожалению, не обнаружилось. Тот факт, что к Эрику пришёл Вестник, выглядел интригующе, но не мог ускорить расследование. А сцена с «вибрирующим» пейзажем ещё больше сбивала с толку.