Успеть ко второй луне

– Понервничать – это мягко сказано. В ту ночь облака раздвинулись, вышла Падчерица. Ненадолго, минут на десять, но я смотрел как заворожённый. И мне казалось, что от луны исходит не просто обычный свет, а нечто иное… Впрочем, нет, погодите, я объясняю неправильно… Луна сама по себе не была источником мистических эманаций, но факт её появления послужил неким раздражителем, встряхнул моё восприятие. Как будто я визуально нащупал новую грань пространства. И подумал при этом: а если бы и Падчерица и Мачеха появились одновременно? Каков был бы эффект? Подумайте, мы ведь практически никогда не наблюдаем их вместе. Я, по крайней мере, не могу вспомнить ни одного подобного случая.

– Да, пожалуй, вы правы, – согласился Стэн, поразмыслив. – Я тоже, кажется, ни разу не видел две луны сразу. Но ведь они и не ходят парой. У них разный, ну… астрономический график, или как это правильно называется…

– Астрономия ни при чём, я специально перепроверил. То есть, конечно, графики появления у них разные: когда Мачеха восходит, Падчерица идёт на закат. Они будто не хотят друг с другом встречаться, не зря же их так прозвали. Но всё равно, какое-то время они находятся на небе вдвоём! Около двух часов ежесуточно! Согласитесь, это не так уж мало. Да, я всё понимаю, сплошная облачность, просветы очень редки. Тут и одну луну увидишь не каждый день, но хоть изредка-то двоелуние должно быть!

– Странновато, не спорю. И неплохой сюжет для картины.

– Дело здесь не только в сюжете, – сказал Ферхойтен. – Повторюсь, двоелуние – не источник трансцендентальности, но её сопутствующий признак. Или, если угодно, намёк, катализатор художественного поиска. Так мне кажется… И я бросился в этот поиск, как в омут! Попытался прорваться сквозь внешний слой визуальности, разглядеть под ним глубинные смыслы. И что-то вроде бы получилось! Но перенести на холст удалось лишь малую толику, а самое главное потерялось, просочилось сквозь пальцы. Я переделывал картину снова и снова, пытаясь ухватить больше, и это вымотало меня, измочалило до предела.

Он смолк, поморщившись недовольно. Стэн решил уточнить:

– Поэтому вы и обратились к доктору Гланцу?

– Он сам меня пригласил. У него откуда-то был мой номер, вполне возможно, что мы и правда обменивались визитками. Я не слишком внимателен к подобным вещам. Выставка уже шла, посетители обсуждали картину, а я досадовал, что не смог довести её до ума. И чем дальше, тем сильнее я злился, пока не понял, что надо наконец разорвать этот порочный круг, сменить обстановку. Ну и вот, пару дней назад приехал-таки сюда…

– Позвольте ещё один неделикатный вопрос? Доктор меня уверил, что здесь – санаторий, а не лечебница. Но я заметил, как раздают лекарства…

– Ах, это… – Ферхойтен вяло махнул рукой. – Просто успокоительное, принимать можно по желанию, насильно не заставляют. Мне, как видите, помогло… Но у всякой медали есть обратная сторона.

– О чём вы?

– Здесь я пациент, постоялец, гость – кто угодно, только не живописец. Да, я успокоился и расслабился, мне это было нужно. Но подобная дрёма несовместима с творчеством, во всяком случае для меня. Без внутреннего накала, без эмоционального выплеска я – балласт для искусства. В общем, здешнее заведение – место чудесное в своём роде. Надо лишь вовремя отсюда убраться…

Последнее замечание, или, вернее, его возможное толкование, не понравилось Стэну. Он переспросил:

– А с этим могут возникнуть сложности? Ну, с тем, чтобы «убраться»?

– Надеюсь, нет, – пожал плечами Ферхойтен. – Хотя дня на три я тут ещё задержусь. Вы видели здешних медсестёр? Они того стоят…

Разговор уже явно надоедал художнику, и Стэн спешил выжать максимум:

– Вы очень интересно рассказывали о вашем подходе к живописи. А многие ли его разделяют среди ваших коллег? Ну, в смысле, ловят неуловимое, ищут скрытые смыслы…

– А вы, я смотрю, умеете ставить вопрос ребром. Сильно подозреваю, что абсолютному большинству начхать на поиски скрытого. Искусство их интересует сугубо в денежном выражении. Не подумайте, впрочем, что я их осуждаю. Я и сам отнюдь не бессребреник. Разница в том, что деньги я хочу получать за что-то по-настоящему сильное. Если брать знакомых художников, то у меня, пожалуй, только один настоящий единомышленник – Эрик Белл. Задиристый паренёк, но талантливый.

– Он тоже здесь, в санатории?

– Эрик? – удивился Ферхойтен. – С чего вы взяли? Мы с ним не виделись уже пару недель, он куда-то запропастился. А вот раньше мы много с ним говорили о той самой «ловле неуловимого». Он испытывал примерно такие же затруднения, что и я, даже раскромсал одно из своих полотен. Но в конце концов написал картину, о которой мечтал.

10

– Ого, – сказал Стэн. – И что же Эрик изобразил на этой картине? Вы её видели?