Успеть. Поэма о живых душах

— Ну и мудак же ты, — сказал Согдеев, встряхивая головой и вытирая рукой глаза.

К нему бежал официант с полотенцем, Антон кинул на стол две сотенные бумажки за кофе, хотел встать, но тут что-то крепко, до удушья, обхватило его за шею.

— Что с ним сделать? — спросил голос сзади и сверху, над головой.

— Ничего, пусть проваливает, — сказал Согдеев.

Хватка ослабла, руки, прощаясь с его шеей, похлопали по плечам и провели по ним, будто что-то счищая. Антон встал, обернулся, увидел перед собой огромного мужичину в черном костюме, в белой рубашке с узким черным галстуком. Униформа телохранителя. Откуда он возник, непонятно. Впрочем, и неинтересно. Согдеев снял пиджак, официант двумя пальцами принял его.

— Высушить?

— Не надо, повесь на стул.

Официант исполнил.

— Что еще?

— Ничего, идите.

Официант удалился, Антон не знал, что делать. Выплеском из стакана он хотел поставить точку в разговоре, но теперь вышло так, что точка поставлена Согдеевым. И это неправильно. А как поступить правильно, непонятно. Сказать что-то вроде: мы еще посмотрим, кто кого? Глупо. Пригрозить обращением в полицию? Еще глупее. Намекнуть, что он об этом эпизоде и о словах Согдеева расскажет Насте? Глупо до невозможности. Получается, как ни поступи, все будет не в его пользу. И молча уйти — не в его пользу. И стоять молча — не в его пользу. И любые слова — не в его пользу. Приходится признать, что Согдеев — опытный вояка, умеет поставить противника в такое положение, что любой ход врага оборачивается проигрышем. Это в шахматах бывает, какое-то хитрое слово, Антон не помнит. Но, может, так даже лучше? Пусть сейчас Согдеев чувствует себя победителем, пусть торжествует, зато потом Антон что-нибудь такое придумает, против чего Согдеев и Настя окажутся бессильны. И, кажется, уже придумал.

— Ну ладно, будь здоров, еще увидимся, — легко сказал Антон, так прощаются с приятелем после короткого разговора на ходу.

Согдеев выглядел слегка озадаченным — он ожидал другой реакции. Это Антону понравилось.

— Хорошего вечера, — пожелал он охраннику и ушел, довольный собой.

Гардеробщик, увидев Антона, выскочил навстречу с его курткой. А ведь Антон ему еще и номерка не дал, значит, тот профессионально запоминает, кто во что одет. Антон не повернулся спиной и не подставил руки, как это делают в дорогих ресторанах и клубах. Перехватил у гардеробщика куртку, оделся сам. Для Антона такие моменты всегда стеснительны, он редко бывает в подобных местах, но знает, что положено давать чаевые. В кино это выглядит просто и ловко: обслуживаемый в гардеробе или в гостиничном номере небрежно подает обслуживающему неизвестно откуда взявшуюся купюру, обслуживающий с благодарностью принимает, все четко. А Антону как? — лезть в бумажник, искать купюру? — но какую, сколько положено давать? И вдруг там нет мелких, а только, к примеру, тысячные, не тысячу же давать? И уж тем более не металлическую мелочь, которая иногда месяцами лежит в отдельном кармашке невостребованной. Вот поэтому он сам и оделся: лучший способ не ошибиться в чаевых — не давать их вовсе. Ему показалось, что гардеробщик понимающе улыбнулся. От этого Антону стало еще более неловко. Он не любил, иногда просто ненавидел в себе эту провинциальную застенчивость, усложнение в простых ситуациях. И вдруг сказал гардеробщику:

— Знаете, никак не научусь давать чаевые. Проблема, да?

— Опыт нужен, знаете ли, — ответил гардеробщик. — Наши люди никак не привыкнут, что это вполне естественно. Многим до сих пор кажется, что давать унизительно, а брать тем более.

— А разве нет? Только не обижайтесь, но работы всего — снять пальто или куртку, подать, надеть. А платят, как за что-то серьезное, вот сколько вам обычно?

— Сотенку. Но не за работу же платят, это, как бы вам сказать… Добровольный налог на статус. Я богатый человек, пришел в богатый ресторан, даю чаевые и этим подтверждаю свой статус.

— То есть — понты?

— Они самые, куда же без них?

— Без них никуда, это точно. Но я вам не дам, ладно?

— Да ради бога! Мне один иностранец только что двадцатку долларовую дал, я вполне доволен! Сначала, вы правы, мне самому это унизительно казалось. А потом привык. И не только привык, философию подвел, мы же под все философию подводим. Сказал себе, что это не унижение, а смирение. Смирись, гордый человек! — помните, откуда?

— Нет.

— И не надо.

Тут вошла пара, мужчина с дамой. Дама в меховом коротком манто, мужчина в куртке, которая выглядела вполне обычно, настолько обычно, что Антон такую не купил бы — будто взята наугад с длинной вешалки в дешевых торговых рядах. Гардеробщик-интеллектуал тут же забыл об Антоне, метнулся к ним, но, остановившись в двух шагах, замер, ждал, склонив голову и вытянув руки по швам, пока мужчина разденет даму. Благоговейно принял манто, которое, не глядя, сунул ему мужчина, побежал за стойку и тут же вернулся, чтобы взять куртку мужчины. Окончания процесса Антон не видел.