Успеть. Поэма о живых душах

В машине он включил двигатель, посидел, согреваясь, потом набрал в поисковике смартфона «Дмитрий Согдеев». Людей с такой фамилией оказалось немного, а Дмитрий Алексеевич Согдеев, человек с богатой биографией государственного и политического деятеля, бизнесмена и чиновника, был в первой же строке. Ничего, впрочем, особенного, таких деятелей десятки, а то и сотни тысяч, иначе откуда взяться на Рублевке и в центральных кварталах Москвы десяткам и сотням тысяч домов и квартир, стоящих миллионы, причем в долларах?

Ладно, Дмитрий Алексеевич Согдеев, даже в ресторан с телохранителем ездящий, ладно, посмотрим, кто управляет, а кто управляемый. Если ты с телохранителем, значит, боишься чего-то. А я ничего не боюсь.

Антон включил навигатор — посмотреть, что там с трафиком. Ввел свой адрес — адрес своей квартиры, а не съемной.

И позвонил Алисе.

Она отозвалась радостно:

— Привет, папочка!

Не всегда называла она его папочкой, только в нежные моменты, которые у нее возникали всегда неожиданно. То сидит весь вечер в своей комнате, с кем-то общается, потом идет молча мимо родителей умываться и чистить зубы, а потом так же молча — спать, а то вдруг плюхнется рядом, поцелует в щеку: «Папочка мой!» — «Что?» — «Ничего. Спокойной ночи». — «Спокойной ночи, принцесса».

— Привет, — сказал Антон. — Ты одна?

— Тетя Люда тут. Мама поздно приедет.

— Хорошо.

— А ты приедешь?

— Может быть. Я еще позвоню.

План Антона, возникший в ресторане, был прост: забрать Алису к себе, если она не будет против. А она не будет против. Что дальше? Обдумаем по дороге.

По пути, стоя перед очередным светофором, Антон набрал в поисковике: «положение в шахматах, когда каждый х…» Он не успел написать дальше, выскочила подсказка: «положение в шахматах, когда каждый ход ухудшает позицию».

И тут же ответ: цугцванг.

19

Гардеробщик, вернувшись домой, достал деревянную шкатулку, что была подарена ему когда-то покойницей-женой, и уложил туда полученные чаевые, добавив их к высокой стопке уже имевшихся. Он не копил деньги на крупную покупку, ему доставляло удовольствие видеть, что купюр становится все больше, и скоро шкатулка наполнится до самого верха, в чем и была его цель.

20

Грузовик съехал на обочину возле невысокого штакетникового забора, за которым стоял обычный российский деревенский дом: шиферная крыша, три окна с раскрытыми ставнями, на ставнях белые ромбы, сбоку маленькая застекленная веранда, через которую вход в дом. Галатин все это видел в свете фонаря на недалеком столбе.

Дверь открыла какая-то женщина, Галатин не успел разглядеть ее, потому что Виталий сразу же шагнул внутрь, втесняя туда собой и женщину. Галатин увидел лишь, как белая рука женщины, словно отдельная, оказалась на шее Виталия, а голова Виталия резко опустилась вниз, и дверь тут же захлопнулась.

Галатин снял ботинки, куртку, залез на спальное место, подложил под голову и спину подушку и ватное одеяло, пахнущие бензином и человеческим потом, достал из кофра гитару и начал перебирать струны.

Что бы такое себе сыграть? А что лучше для русской зимней дороги, чем «Ой, мороз, мороз»?

И Галатин сыграл себе «Ой, мороз, мороз» с усложняющими простую мелодию вариациями.

Нет, слишком грустновато. Надо повеселее что-то. Из Моцарта нам что-нибудь. «Турецкий марш», например.

И Галатин сыграл себе «Турецкий марш».

Нет, не то. Странно в стоящей машине играть такую бодрую, движущуюся музыку.

Тут пальцы сами заиграли, без предварительных размышлений Галатина. Заиграли «Let it be». Любимая песня его и Жени. Помнится, он играл ее на даче друзей, вечером, на чердаке, который важно назывался мансардой, сидя на матрасе, постеленном прямо на полу, а Женя сидела напротив, у окошка, сквозь ветки светила луна, ветки плавно гнулись и качались от ветра, они словно то соглашались с ветром, то противились ему, и тени скользили по лицу Жени, лицо казалось постоянно меняющимся, хотя было неподвижным, глаза блестели, и она вдруг задала вопрос, чуднее которого Галатин ничего не слышал ни раньше, ни потом:

«А ты меня тоже любишь?»

И Галатин ответил не словами, он, продолжая играть, кивнул и почему-то заплакал. И Женя заплакала. Он отложил гитару, они смотрели друг на друга, плакали и смеялись, это ведь было и вправду смешно, но и страшно грустно — может, потому, что оба понимали, что счастливее момента в их жизни никогда не будет.

Галатин играл, вспоминал. И, как тогда, плакал.

Никогда и никого он не будет любить так, как любил Женю. Только Алису. Но по-другому.

Он взял телефон, написал Алисе:

«Что поделываешь?»

Алиса ответила:

«жду папу»

«Он приедет?»

«хороший вопрос ясно что да»

«А мама дома?»

«нет»

Галатин тут же перезвонил сыну. Тот отозвался скороговоркой: