Успеть повернуть направо

Я подключила телефон к портативной зарядке, но он пока не «ожил». Неожиданно сзади меня за прозрачной перегородкой начинает кто-то кричать. Я резко оглядываюсь через плечо и вижу двух детей, которые, прислонив лица к стеклу, кривляются и верещат. И тут рядом со мной раздаётся голос, по-английски просящий их вести себя спокойнее. Я вздрагиваю от неожиданности и вижу в паре метров от себя курящего мужчину в возрасте, одетого в костюм и вязаную жилетку. Он смолит короткую чёрную сигарету и периодически чешет седую бороду.

— So sorry, — извиняется он, видимо, за внуков, — little devils[4].

— Oh, that’s ok. They are kids, right? And they are so nice[5], — отвечаю я, хотя эти маленькие засранцы меня напугали.

— Thank you[6]. — Он улыбается.

И вроде бы всё хорошо, просто ничего не значащий разговор двух курильщиков в ожидании рейса, но что-то тут было не так. Глаза и смех мужчины были мне до боли знакомы, хотя его лица я вроде раньше не видела. И мозг, ещё до не до конца проснувшийся, начинает раскалываться от множества версий, на кого похож этот бородач. Верный вариант так и крутится на языке, но вчерашнее вино убивает всякую надежду на разгадку. Решив не пялиться на мужчину слишком долго, докуриваю и выхожу из курилки.

Лиза заканчивает разговор и отключает связь.

— Ну что там, как Вадим?

— Да нормально, спрашивал, как чувствуем себя и всё такое. Машину твою он отогнал в сервис. Будут новости — напишет. Врача тоже на себя взял. Как будет готово, они отправят на твою работу справку.

— Понятно, с меня причитается. Ну а то, что его будущая жена с ума сошла, он ничего не сказал?

— Нет, но сказал, что лучше бы мы, как все нормальные женщины, во Вьетнам поехали. Ну, там спа, «май-тай» в кокосах и всё такое.

— Вьетнам! Точно! — вскрикиваю я. — Доброе утро, Вьетнам!

— Ну, вообще то, всё ещё Питер, но как скажешь, — говорит она, вскинув бровь.

— Нет, фильм. Фильм «Доброе утро, Вьетнам».

— Ты только сигареты ходила курить? Я не понимаю, о чём ты…

— Короче. — Я оглядываю зал в поисках иностранца с внуками. — В курилке был мужчина, и он мне кого-то сильно напоминал, но я не могла вспомнить кого. Его лицо было незнакомым, но глаза и смех жутко походили на кого-то, кого я раньше видела. И я, кажется, вспомнила, но это невозможно. Знаешь, — я сглатываю, — не подумай, что я поехала головой, но я только что встретила Робина Уильямса.

— Чего? — Она смотрит на меня как на сумасшедшую. — Может, Роби Уильямса? Певца?

— Нет, я знаю, кто есть кто. Я про актёра.

— Рит… но он как бы умер уже.

— Да, повесился, точнее. В курсе. Но я тебе клянусь, Глаза и смех. Это были точно его. Он один из моих любимых актёров, я все фильмы с ним видела.

— И где он сейчас?

— Не знаю, не вижу. В курилке его уже нет. Но Лиз, ты даже не представляешь как похож.

— Ну, может, у нас у всех есть двойники. Но смех — это как отпечатки пальцев. У каждого он свой. Кстати, и, правда великий был актёр. Жаль, что так ушёл.

— Жаль — это слабо сказано, — говорю я, рыская глазами по залу. — Было очень грустно, когда я узнала, что человек, поднимавший мне сотни раз настроение и который мог рассмешить до колик в животе, повесился. От депрессии. Зачем он так? Он предал несколько поколений.

— Как правило, кто много смеётся на людях, много плачет в одиночестве. Может, его так достала эта жизнь среди кривых зеркал, что не оставалось иного выбора. Или ещё что-то было у него в голове. Правду мы всё равно не узнаем.

— Ага, пока на экранах не появится фильм о нем. А он точно появится. Вот увидишь.

— Главное, чтобы никто не последовал его примеру.

— Да. Но всё же это странно. Тот мужчина в курилке. Знаешь, а что, если… Да нет, бред, — осекаюсь я, осознав нелепость своих мыслей.

— Да говори уже, он тебе понравился? Да?

— Нет. Ладно, только серьёзно восприми то, что скажу, — говорю я и достаю из сумочки зеркальце и помаду.

— Ничего не обещаю. Ты сегодня в ударе.

— В общем, представь себе, что ты знаменитость мирового масштаба. И у тебя очень много денег. Ну, очень. Но вот эта жизнь селебрити тебе уже поперёк горла. Ни в парк сходить, ни на пляже поваляться, везде достают вопросами, фотографиями, автографами. А тебе это уже невмоготу. И тут ты понимаешь, что с тебя хватит. Подготавливаешься, составляешь план, улаживаешь дела. И в один прекрасный день просто инициируешь свою смерть. Да так, чтобы шума побольше. Затем незаметно выбираешься из страны, делаешь где-нибудь пластическую операцию и начинаешь вести жизнь обыкновенного смертного. И никто тебя при этом не достаёт. Как думаешь, возможно такое?

— Не знаю, — она выглядит явно поражённой моей фантазией, — но кино с таким сюжетом я бы посмотрела. Правда. Может, тебе сценарий написать?

— Ага! Только лучше начну с истории своей жизни. «Пятьдесят факапов Старковой» будет называться… — И в этот момент зеркальце выскальзывает у меня из рук, падает на пол и, конечно же, разбивается.

— Дьявол! Ну вот, я же говорила. Апдейт: «Пятьдесят один факап Старковой».