Успеть проститься

Однако пора ему было что-то делать. Дел было много: найти денег, сообщить в милицию о пропаже Корнея, объяснить Мите Дикарю, что не убивал он Корнея. "Нельзя, чтобы он продолжал думать такое".

Инесса Павловна с собачкой встретилась ему на улице первой из знакомых людей.

- Сучка! Стерва! - ругалась Инесса Павловна на собачку.

Адам удивился, он недавно слышал совсем другое: "Ах, Линдочка обожает меня! Я ее влюбила в себя. Она очень эмоциональная девушка, настоящая итальянка". И вот теперь:

- Дрянь! Мерзавка! Нет, вы только представьте себе, зашла я в аптеку, эту гадину привязала за каштан, выхожу, а к ней уже прилип какой-то ублюдок. Шелудивый, блохастый! И моя чистокровная итальянка, аристократка! С первым попавшимся ублюдком... Не город, а помойка. Приличному человеку здесь и спариться не с кем. Мне с Линдой придется ехать к кобелю в Москву. А вам надо встряхнуться. Постарели, небриты... Нельзя так опускаться. Съездили бы куда-нибудь, зашли бы к нам в салон, завели бы собаку, в конце концов. Кстати, вы не можете вернуть долг?

"Почему я не оглох вдобавок?" - подумал Адам. Дальше ему по улице встретился еще один любитель собак - Пупейко, первый богач в городе. У Пупейко был крупный пес: мастиф. Пешком он гулял по улице ради здоровья, которым очень дорожил. Адам знал, что от Пупейко человеку нечего ожидать помощи и вообще не о чем с ним толковать, ему неинтересна была эта встреча, но нашелся интерес у Пупейко к нему:

- Слышь, Адам, а дурак твой от молнии не упал, стоит?

"Стебель стоячий - колосок пустой", - имел что ответить Адам, и ах как горько ему было, что не мог он ответить. Опять он узнал, что он бедняк, удел которого - молчание перед богачом.

Они давно разминулись, разошлись, а впечатление от встречи с хамом никак не развеивалось. "Ну погоди же ты... Еще неизвестно, как оно все обернется. Еще отвечу я тебе". Адам закрыл глаза, и перед ним, ослепшим, опять мелькнул огненный фантом - образ тайны, влекущей и обещающей. "Не зря же оно мне привиделось".

На кладбище, куда Адам зашел проведать могилу отца, ему встретился Воробьев. Он что-то искал там, шныряя между могил. "Почему-то без Фишера", подумал Адам.

Журналист Воробьев был еще кладоискатель, и более того, председатель клуба кладоискателей города Шумска. Как все кладоискатели, он мечтал найти что-то грандиозное - скифское золото, казацкий клад, сокровища князя Славинецкого, - но мечта оставалась мечтой, а страсть свою приходилось утолять, раскалывая старые нужники, в перепревшем дерьме которых встречались монеты, медальоны, часы, застежки, запонки, перламутровые пуговицы с панталон и жестяные от кальсон. "Фишер" - это был металлоискатель.

У Воробьева Адам попросил денег взаймы. "Даю каменную бабу в залог", написал он фломастером на каком-то надгробье. Воробьев подумал несколько времени и ответил:

- Нет. Баба вещь неконвертируемая. Кому я ее потом продам? У музея нет денег.

После кладбища Адам пошел по знакомым и приятелям, по тем, у кого водились деньги, кто мог дать работу. Везде его встречали с сочувствием, поили чаем с конфетками или даже кофе с ликером, но денег никто не дал. Работу обещали, однако ее надо было подождать. И везде, прощаясь с ним, жаловались на жизнь, хотя, когда встречали, хвастались успехами в жизни.

"Нет, бедному помогут только бедные. Вернее, которые не богаче меня". По дороге к бедным, или, как он поправился, к равным себе, Адам зашел в церковь. Завлекло его туда пение, которое он услышал в раскрытую дверь. Пели хорошо, грустно. В церкви, там, где продавались свечи, стоял велосипед юродивого Алеши, а сам Алеша пел в хоре, и Адам, услышав его голос, удивился. Алеша был такой человек: зимой и летом он ездил на велосипеде по городу, собирал мусор в мешок и почти всегда бормотал или кричал что-то без начала и конца, иногда со смыслом, иногда без смысла, а еще ругался на людей за то, что они мусорят везде. Для Адама его речи звучали бредом, но вот пел он с разумным чувством, в согласии с хором, и голос у него был твердый, чистый.

Народу в церкви было немного. Было просторно, гулко и высоко. Духом странствия веяло здесь. Огонь свечей вызывал желание петь, и Адаму, утратившему огненный песенный дар, подумалось, что если смотреть и смотреть на этот огонь, то в конце концов запоешь. "Отец, наверное, пел так хорошо, что всю жизнь имел дело с огнем. Огонь! Огонь мне поможет".

- Никто тебе не поможет!

Этот крик был так неожидан и невозможен в гармоничной обстановке храма, что Адам принял его за собственный крик, первый крик безумия, в котором он наконец-таки вырвался из круга немоты.

Это кричала Усатка, баба, страдающая припадками, от которых ее не могли излечить ни врачи, ни священники. Ее корчило и било об пол недалеко от Адама, на губах ее пузырилась пена, из живота ревел низкий, бычий какой-то голос: "Не крестись, не крестись, никто тебе не поможет". Люди в ужасе побежали из церкви.