Успокоение, Ltd (сборник)

– Знаете, до войны словом «богатый» обозначали обладателя материальных ценностей – денег, вещей. У моих родителей не было ни того ни другого, хотя они жили в такой, казалось бы, социалистической стране, как Дания. Один мой друг был богатым и всегда за меня платил, хотя я никогда его об этом не просил. Он постоянно ощущал себя виноватым из-за своего богатства, даже как-то раз признался мне в этом. Сказал, как несправедливо, что у него в отличие от других есть все. «Несправедливо». – В первый раз с момента нашей встречи с лица Кирстеда сходит улыбка. – Я не потерял ни одного члена семьи. Серьезно. Мы все выжили. Я понимал, к чему все идет, «почуял, куда ветер дует», как вы, американцы, любите выражаться. Не долго думая, я продал дом, купил все необходимое для выживания и еще за полгода до всеобщей паники переправил семью на Шпицберген. Жену, сына, двух дочерей, брата со всей его семьей – они все до сих пор живы, – трех внучат и пятерых племянников. А этот мой старый друг, у которого было «все»… он был у нас с месяц назад. Самое большое богатство сейчас – жизнь, вот поэтому мы и называем свое состояние «комплексом вины богача». Хотя, возможно, его стоило бы назвать «комплексом стыда богача», ведь люди вроде нас почему-то не любят обсуждать эту тему. Даже друг с другом. Помню, как я однажды пришел к Ингвильд на склад, и у нее на столе стояла фотография. Я вошел без стука и немного ее смутил. Она молниеносно бухнула фоторамку на стол, не успев даже посмотреть, кто пришел. Инстинкт. Чувство вины. Стыда. Я не стал спрашивать, кто изображен на фото.

Останавливаемся у последней каюты. На переборке возле двери болтается планшет с копией договора, еще одной. Кирстед смотрит сначала на документ, затем виновато на меня.

– Прошу прощения. Знаю, что вы подписали договор, но, поскольку вы не гражданин ЕС, правила требуют еще раз прочитать текст договора и расписаться на дополнительной копии формуляра. Понимаю, что перечитывать эту казуистику удовольствие сомнительное, и будь моя воля, я бы разрешил вам просто расписаться, да и дело с концом, но… – Он стреляет глазами в сторону камеры видеонаблюдения над головой.

Делаю вид, что читаю. Кирстед вздыхает:

– Знаю, что многие люди не одобряют нашу деятельность. Они считают ее аморальной или как минимум бесполезной. Я их понимаю. Для многих из них счастье в неведении. Неведение спасает их, заставляет двигаться вперед. Благодаря ему люди продолжают жить дальше, восстанавливаются физически и морально, так как подсознательно надеются, что однажды наступит день, когда некогда потерянный человек вдруг снова появится у них на пороге. Ощущение неопределенности дает им надежду, а «Успокоение», напротив, ее убивает.

Но есть и другая категория выживших, а именно те, кому неопределенность не дает покоя. Такие продолжают неустанно прочесывать руины и массовые захоронения и перелопачивать бесконечные списки погибших. Это люди, которые предпочли надежде правду, но при этом, чтобы жить дальше, им требуется какое-нибудь материальное подтверждение этой правды. Конечно, мы не предоставляем клиентам правду, и в глубине души они это сознают. Но они верят в нее, потому что хотят верить, равно как и те, кто глядит в пустоту и видит надежду.

Я ставлю подпись на последней странице формуляра. Кирстед вытаскивает ключ-карту.

– Между прочим, мы составили обобщенный психологический портрет человека, обращающегося к нам за помощью. Чаще всего это энергичная по характеру личность – активная, решительная, привыкшая самостоятельно управлять своей судьбой. – Он глядит на меня искоса. – Это, естественно, очень широкое обобщение, однако для многих людей утрата контроля над собственной жизнью – самая большая потеря того времени, и эта процедура дает им видимость возвращения былой власти.

Кирстед вставляет ключ-карту в слот, красный огонек на замке сменяется зеленым, и дверь открывается. Я вхожу в каюту. Внутри пахнет шалфеем и эвкалиптом, а из закрепленных на переборках динамиков льются звуки прибоя. Я смотрю на стоящего передо мной субъекта. Он смотрит на меня. Начинает яростно бороться с удерживающими его ремнями, пытаясь дотянуться до меня. Затем широко распахивает рот и воет.

Понятия не имею, сколько времени гляжу на субъекта. Наконец я поворачиваюсь к Кирстеду и согласно киваю. На его лицо снова возвращается улыбка.

Датский психиатр подходит к небольшому сейфу у задней переборки.

– Как я понимаю, свой вы не взяли.

Я отрицательно качаю головой.

Кирстед отходит от сейфа и вкладывает мне в руку небольшой автоматический пистолет. Проверяет, что в оружии только один патрон, затем отступает назад и выходит из каюты, притворив за собой дверь.

Я навожу метку лазерного указателя на лоб субъекта. Он порывается броситься на меня, рычит и клацает зубами. Я спускаю курок.

Стив и Фред

– Их слишком много! – завопила Наоми в унисон визгу скользящих мотоциклетных шин.