«Не приступ – уже хорошо», - твержу я себе, разглядывая побледневшую кожу и ровный ряд морщин. Самая страшная догадка не оправдалась.
- Эдвард, - зову его, стараясь сделать голос как можно более ласковым, - пойдем спать, хорошо? Джером нас ждет.
…Впервые в жизни упоминание малыша не исправляет ситуацию, не позволяет сделать её лучше, терпимее, а наоборот, усугубляет.
Шумно выдохнув, мужчина стискивает зубы.
- Прекрати постоянно пытаться уложить меня в постель! – с очевидной злостью выплевывает он. - Утро вечера не мудренее. Никогда не было.
- Тогда зачем ты меня звал? – поворот, который принимает наш диалог, меня совершенно не устраивает. Не сдерживаюсь, раздраженно задавая свой вопрос.
Эдвард застывает. Как резко осажденный ребенок, замолкает.
Правда, ненадолго…
- Иди куда хочешь, - рявкает, отворачиваясь обратно, - убирайся!
Дело – дрянь.
- Я не хочу никуда уходить, - осторожно сообщаю ему, пересиливая себя, но делая все-таки пару шагов по ледяной плитке. Слово – шаг, слово – шаг, слово…
- Я не хочу тебя видеть, - исправляет он, скрежетнув зубами, - возвращайся в спальню. Ночью надо спать.
- Ты собираешься делать это днем? – с робкой улыбкой спрашиваю, одновременно совершая то, на что вряд ли бы решилась в другое время. Чувствую что-то странное и непонятное, исходящее от мужчины. Что-то тяжелое… Подступаю к нему совсем близко, обоими руками обнимая за талию.
Не без удовольствия замечаю, что бледная кожа все ещё теплая, если прижиматься к ней так же сильно, как я.
- Я никуда не пойду, - бормочу я, уткнувшись лицом в мягкую материю, - ты хотел меня видеть, и я здесь. И я готова выслушать все, что ты хочешь рассказать.
Подобные слова его вдохновляют и успокаивают – насколько это возможно, конечно. Но, по крайней мере, Эдвард немного расслабляется. Минуту молчит. Минуту – на что-то решается (это выдает малость ускоренное дыхание), а затем поворачивается обратно ко мне.
Знакомое лицо сведено и нахмурено, губы и брови подрагивают. А по щекам… боже, двумя ровными, тонкими, прямыми дорожками сквозь трехдневную щетину текут настоящие слезы. Лунный свет прекрасно выделяет их мокрый след на остальной коже.
- Эй… - я придушенно бормочу, нахмурившись. Смотрю прямо в полыхающие малахитовые глаза, ища там хоть какой-то ответ. Хотя бы какое-то, даже самое неверное, самое глупое объяснение. – В чем дело, мой хороший?
Обращаюсь к нему так же, как к Джерри. Гляжу почти так же…
Не могу понять. Он же был веселым ещё два часа назад! Улыбался, шутил и хохотал от души, развлекал Джерома как мог и чем мог… Усомниться в его хорошем настроении было невозможно, и я была уверена, что таким хотя бы до завтра оно и останется! Даже когда вошла сюда, что угодно, но слезы – последнее, чего можно было ждать!
…Похоже, «хороший» служит для него последней каплей.
Рвано вздохнув, мужчина с невероятной силой прижимает меня к себе. Буквально душит в объятьях.
Зарывается лицом в волосы, посылая по коже тысячу крохотных иголочек, больно отзывающихся в самых разных уголках тела.
- Я не сумасшедший, - отчаянно шепчет он, яростно желая доказать мне это. Затаивает дыхание, подавляя всхлип, - я не схожу с ума, Белла…
- Конечно нет, - благо ответить удается без промедления, хотя слова Эдварда и вводят в самый настоящий ступор, - что за глупости?
- Я не выдумываю…
- Не выдумываешь, - эхом отзываюсь, осторожно разжимая его кулаки. Не вижу, есть ли на повязках кровь, но судя по оставшейся сухой поверхности – нет. Успела.
«Три-четыре дня, если не будете сжимать слишком сильно», - постараемся, доктор.
- Она правда… я правда… - Эдвард запинается в словах, тратя лишние секунды на частые вдохи. Проводит по моим волосам плотно сжатыми губами, зажмуриваясь со всей возможной силой.
- Ш-ш-ш, - пока ещё не понимаю, в чем дело, но так дальше явно продолжаться не может, - постарайся успокоиться. Все хорошо.
- Не хорошо! - мужчина почти выкрикивает эту фразу, сжав меня крепче, - ничуть, твою мать, не хорошо!
Оставляя в покое его ладони, обвиваю руками калленовскую шею. Глажу затылок мужчины, перебирая пальцами бронзовые волосы.
Молчу. Прикрыв глаза, слушаю его угасающие всхлипы.
Когда дышать становиться проще, Эдвард снова начинает говорить:
- Он считает меня сумасшедшим… считает, что я сам выдумываю боль.
- Кто считает? – недоуменно переспрашиваю я.
- Флинн, - ответ ещё хуже вопроса. Мои глаза сами собой распахиваются.
- Флинн?.. – не верю. Не могу поверить, что доктор такое сказал. Это в принципе невозможно. – Выдумываешь?..
- Лежу и выдумываю, - Каллен отрывисто кивает, со свистов втянув воздух - и ничего другого, в сущности, не происходит…
Замолкает. Дышит неровно и часто, словно задыхается…
- Ты тоже так думаешь? – вопрос - как ушат холодной воды. Застываю под его ледяными струями, поспешно расшифровывая значение.
Вот черт…
- Эдвард… я никогда такого не говорила, - мотаю головой, найдя, наконец, возможность сказать что-то вразумительное на его фразу. - Ну что ты!
Низко опуская голову, съеживаясь, он почти равняется ростом со мной. Кусая губы, повторяет, часто моргая:
- Я не схожу с ума!..