Успокой моё сердце (СИ)

Эта фраза окончательно убивает всю сдержанность. Теперь мне вправду страшно.

- Джаспер, - голос предательски вздрагивает и, дабы скрыть это, поспешно прочищаю горло, - в чем дело? Почему он берет трубку?

- Видимо, нет возможности.

- Но сейчас шесть пятнадцать… - часы на стене, что по приезду продемонстрировал мне телохранитель, теперь выделяются лучше всего иного. Их стрелки, будто издеваясь, впаиваются в память подобно закаленной стали.

- Мы сможем найти брешь и немного позже, - неопределенно отзывается Хейл. Для пущей уверенности в собственных словах на меня больше не смотрит.

- Джаспер, - теперь смысла скрывать то, о чем думаю, нет, - а если он что-то?..

- Вариант недопустимый.

- Особняка ведь нет, - монотонности моего голоса можно позавидовать. Сжав пальцами до их белизны одеяло, зажмуриваюсь. Страшные картинки грозятся накинуться сразу, как только я позволю. Как только дам одну-единственную слабину.

- Белла, он кто угодно, только не самоубийца, - Джаспер поправляет рукой малость одёрнувшийся уголок шторы, - на этот счет даже не допускай мыслей.

- А они? Они не могли его?..

- Не думаю.

Я пытаюсь унять дыхание. Пытаюсь предупредить всхлипы, испарить зачатки слез на ресницах и, само собой, надвигающуюся панику. Спокойствие и только спокойствие. Без него нам и часа не продержаться.

Все в порядке. Он просто занят. Он просто не услышал. Он просто спит… да, почему бы ему не спать? Например, телефон в ванной, а он – в спальне. Добраться вовремя – никак.

Я строю теории, но сама понимаю, как они глупы. Строю, но не сдаюсь. Мне нужно чем-то себя ободрять. Теперь даже талант Хейла не имеет прежней силы. Все слишком далеко зашло.

- Наше дело, как бы то ни было – ждать, - произносит мужчина. Вздыхает, мотнув головой.

- Может, ему нужна помощь? Его ранили…

- Белла, - телохранитель покидает свое прежнее место у окна, присаживаясь возле моей подушки, в изголовье кровати. По-отечески тепло заглядывает в глаза. Пытается даже улыбнуться. - Ты просто не выспалась. Закрывай глаза и отдохни как следует.

Он правда думает, что я смогу спать… сейчас?

- Я не буду.

Обжалованию не подлежит, мистер Хейл.

- Это не самый лучший вариант в твоем случае.

- Мне все равно.

- Он должен был говорить с тобой об упрямстве, мисс Свон.

Напоминание мужчины ржавыми ножницами вспарывает и без того саднящие раны. Слезы на глазах-таки выступают.

Наблюдая их, Джаспер смягчается. Ласково потрепав мои волосы, выдавливает искреннюю улыбку, через мгновенье растворяющуюся в серьезности выражения его лица.

- Ради Джерома вытри слезы, - советует он, - мальчик скоро проснется, и твой страх для него – не самое лучшее начало дня.

Я могу только согласиться. А что ещё остается?

Потому краешком простыни, с некоторым промедлением, но я все же убираю ту соленую влагу, что попала во внимание главы охраны. Дважды моргаю, окончательно избавляясь от неё.

- Замечательно.

Хейл поднимается, становясь обратно к шторам. Мне кажется, в просветах толстой ткани он что-то напряженно ищет.

Я глажу светлые волосы маленького ангела, заново, как впервые, как в ночь отравления, как после взрыва бомбы, как через десять минут после первого приступа без лекарств, обращаясь к единственному существу, которое даже из самой безвыходной, самой беспросветной ситуации, говорят, показывает выход. Если учесть все мое атеистическое прошлое, я говорю с этим созданием слишком часто, но не могу прекратить это делать. В чью-то всесильность жизненно необходимо верить…

День с туго натянутой тетивой беспокойства, день, в котором утро слишком длинное, обед слишком короткий, а вечер наступает внезапно, проходит в высшей мере отвратительно.

К тому моменту, как Джерри после необычайно долгого сна открывает глазки – одиннадцать тридцать – Джасперу так и не удается добиться ответа от желанного номера.

Мальчик не пытается понять где мы, не оглядывается в поисках кого-то или чего-то, что знает. Сморгнув туманную пелену, столько времени владевшую его сознанием, он тут же, не теряя лишних мгновений, покрепче прижимается ко мне, прячась среди одеял, подушек и моей пижамы. Тяжело вздыхает, ни капли не расслабляясь от поглаживаний. Молчит, как прежде. Ему нечего сказать.

Я, по совету Хейла, пытаюсь занять ребенка. Но от моих рассказов и увещеваний ему становится лишь хуже.

Джером жалуется на головную боль и хмурится каждый раз, когда приходится повернуться. Он бледный, маленький и беззащитный. Все, чего он хочет – пить, обнимая при этом меня. В усталых глазках, наполненных неприятными ощущениями, неуспокоенных, не находящих объяснения беспокойству, повисло ненавистное мне чувство. То самое, что я впервые увидела в драгоценных камушках в день нашей с ним встречи.

Боль.

Ему больно – и морально, и физически.

Мы сможем когда-нибудь перешагнуть через оба этих составляющих его мучений? Или что-то всегда неотрывно будет следовать рядом?

И, что самое отвратительное, уверить малыша пока не в чем. Нечем успокоить. Мы не можем добиться банального телефонного звонка, что уж говорить о приезде столь долгожданного папы…