Читаем Успокой моё сердце (СИ) полностью

Под вечер Джерри, отказавшись от еды, заказанной Хейлом у той самой женщины, удивленной нашим поздним (и, похоже, единственным за последний месяц) заселением, уткнувшись личиком в подушку, плачет.

Прозрачные слезки, не сопровождаясь ни всхлипами, ни рыданиями, орошают его кожу, делая её ещё белее.

Справиться с ними не помогают и мои объятья. Похоже, он достиг определенной грани своего терпения.

Он больше не выглядит спокойным и умиротворенным. Он больше не улыбается, и в глазах не проскальзывает ни намека беззаботности.

Мы переместились в самое начало – отчаянье, что ничем не разогнать.

Джером даже не пытается говорить. Он молчит. Дыхание – и то почти не слышно.

Мне хочется позвать доктора. Хочется узнать, что с моим мальчиком, и дать ему лекарство, дабы стало легче. Во всех смыслах.

Но первый и единственный целитель, что может излечить его, отсутствует, и, похоже, не увидит своего ангела ещё очень долго.

Терпеть – все, что ему остается.

И все, что остается мне.

- Солнышко, - подвигаюсь чуть ближе к мальчику, поглаживая его подрагивающую спинку, - расскажи мне, почему ты плачешь? Ты так сильно испугался?

Невероятно глупый вопрос, Белла…

А хуже всего то, что ответ на него заранее известен.

Джером, даже не обернувшись ко мне, кивает. Маленькие пальчики сильнее стискивают наволочку.

- Тебе не нужно ничего бояться, мой маленький, - уверяю я, целуя светлые волосы, - я всегда рядом с тобой, Джаспер здесь… папа…

При упоминании отца Джерри вздрагивает, с силой зажмуриваясь. Он начинает дрожать сильнее.

- Папа тебя ото всех защитит. Он никогда нас не бросит.

Бросит. Бросил…

Мальчик качает головой из стороны в сторону, всхлипывая громче, и никаких слов не надо, дабы подсказать его ответ.

- Никогда, - уже увереннее повторяю я, обвивая малыша руками и прижимая к себе. Теперь его дрожь словно по невидимому проводу передается и мне.

В чем–в чем, а в этой правде я убеждена. Что касается защиты, что касается спасения – Эдвард будет первым, кто выйдет за нас на поле боя. И последним, кто с него уйдет.

- Где бы мы с тобой ни были, Джерри, - шепчу я ему на ушко, - папа всегда рядом с нами. Он любит тебя больше всех на свете. И я люблю. Очень-очень сильно… сыночек.

Впервые после Чили употребляю это слово, предложенное самим малышом, пусть и несколько робко, надеясь, что не перехожу границ. Быть может, после возвращения в Штаты он снова вспомнил об Ирине и снова считает слово «мама» исчадием Ада?..

Благо, мои опасения оказываются напрасны.

Мальчику, похоже, становится немного легче. Судорожно вздохнув, он поворачивается в мою сторону, смотрит своими большими глазками, смаргивая слезы. Говорит «спасибо». Доказывает, что это слово ему приятно слышать.

- Ну вот видишь, - я чмокаю его макушку, делая глубокий вдох, - все не так страшно. Не бойся. Ничего никогда не бойся. Никто не даст тебя в обиду.

Джерри верит. Дышит уже спокойнее. Мне кажется, даже малость расслабляется, удобнее устраиваясь в моих объятьях.

- Ты точно не хочешь покушать? – киваю ему на прикроватную тумбу, где до сих пор стоит поднос с тарелкой рисовой каши и с бефстроганов, - тебе понравится, если попробуешь.

Джером снова супится, снова поджимает губки.

«Нет», - ответ очевиден. Ну что же…

- Хорошо, - я соглашаюсь, не желая портить ему только-только малость выровнявшееся настроение, - тогда нам лучше поспать, а утром попросить сварить тебя овсянку. Ты ведь любишь овсянку, так?

Он несмело соглашается, покрепче приникая ко мне. Глубоко, тяжело и грустно вздыхает, закрывая глаза.

- Picollo angelo, - с нежностью бормочу, подтягивая к его плечикам одеяло, - все хорошо, слезки нам не нужны, нам не из-за чего плакать…

На миг последняя фраза воскрешает в памяти мысль что, быть может, и есть из-за кого… из-за кого… но я не пускаю её дальше допустимого предела. У Эдварда не было оптимизма, но была надежда. А у меня есть и то и другое – за это стоит поблагодарить Джаспера.

Все вернется на круги своя.

И папа вернется.

- И когда зацветут апельсины, весна придет, - напеваю маленькому ангелу последние слова из колыбельной мужчины, мягко улыбаясь. Теперь и сама верю. Во все.

Но не успевает Джерри как следует заснуть, а я подумать о чем-то ещё, задумчиво разглаживая его волосы, как с громким характерным звуком ключ вонзается в дверной замок, дважды поворачиваясь в нем.

На пороге комнаты, освещенной, опять же, той единственной лампой, стоит мистер Хейл, держа в руках телефон. Его дисплей светится в темноте ярким пятном и бросает блики на грязный ковер на полу.

Дверь закрывается.

- Одевайтесь, - Джаспер нажимает на выключатель, и лампа посередине комнаты вспыхивает, вырывая малыша из дремоты. Жмурясь, он недоуменно и испугано оглядывается вокруг.

- Одеваться?

- Да, Белла. Побыстрее.

Быстрее?.. Я помню, чем в прошлый раз закончилась эта фраза. Больше всего хочется закричать и уверить себя, что услышанное – ошибка. Что ничего подобного телохранитель не говорил.

Хватит… хватит, пожалуйста!

- Зачем?.. – когда он кидает на кровать вещи из старого комода, ещё вчера уложенные мной в одну из полок, все же задаю свой вопрос.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний»
Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний»

Работа над пьесой и спектаклем «Список благодеяний» Ю. Олеши и Вс. Мейерхольда пришлась на годы «великого перелома» (1929–1931). В книге рассказана история замысла Олеши и многочисленные цензурные приключения вещи, в результате которых смысл пьесы существенно изменился. Важнейшую часть книги составляют обнаруженные в архиве Олеши черновые варианты и ранняя редакция «Списка» (первоначально «Исповедь»), а также уникальные материалы архива Мейерхольда, дающие возможность оценить новаторство его режиссерской технологии. Публикуются также стенограммы общественных диспутов вокруг «Списка благодеяний», накал которых сравним со спорами в связи с «Днями Турбиных» М. А. Булгакова во МХАТе. Совместная работа двух замечательных художников позволяет автору коснуться ряда центральных мировоззренческих вопросов российской интеллигенции на рубеже эпох.

Виолетта Владимировна Гудкова

Драматургия / Критика / Научная литература / Стихи и поэзия / Документальное
Коварство и любовь
Коварство и любовь

После скандального развода с четвертой женой, принцессой Клевской, неукротимый Генрих VIII собрался жениться на прелестной фрейлине Ниссе Уиндхем… но в результате хитрой придворной интриги был вынужден выдать ее за человека, жестоко скомпрометировавшего девушку, – лихого и бесбашенного Вариана де Уинтера.Как ни странно, повеса Вариан оказался любящим и нежным мужем, но не успела новоиспеченная леди Уинтер поверить своему счастью, как молодые супруги поневоле оказались втянуты в новое хитросплетение дворцовых интриг. И на сей раз игра нешуточная, ведь ставка в ней – ни больше ни меньше чем жизни Вариана и Ниссы…Ранее книга выходила в русском переводе под названием «Вспомни меня, любовь».

Бертрис Смолл , Линда Рэндалл Уиздом , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер , Фридрих Шиллер

Любовные романы / Драматургия / Драматургия / Проза / Классическая проза