Успокой моё сердце (СИ)

Уверенности, сквозящей в этих словах куда явнее, чем боли, можно позавидовать. Та же фраза, но после всего сказанного и рассказанного, во время того, что теперь происходит, жжет лучшим пламенем, чем самый высокий костер. Нас обоих жжет.

И в этот раз я не выдерживаю. Видимо, хладнокровность – не мой конек.

- Ты самый лучший отец на свете, Эдвард. И никогда не смей сравнивать себя – ни с плохой стороны, ни с хорошей - с кем-либо. Ты на голову выше их всех хотя бы потому, что защищаешь своего сына от сотни людей сразу, вот уже как пять лет. Что бы ни связывало тебя с Карлайлом – или как там его – вы совершенно разные люди. Ты боишься стать таким же – но этого не случится, - освободив-таки, наконец, свои руки, устраиваю ладони с обеих сторон его лица, на щеках, поглаживая кожу, - ты любишь Джерома. Ты по-настоящему, сильнее всех на свете его любишь. А потому, априори, никогда не предашь. Ни за какую цену – мы оба прекрасно это знаем. Все круги Ада не страшны – только бы он был в порядке. И не спорь, - предупреждаю, заранее приложив к все ещё синеватым, холодным губам палец, - я знаю, что это так для тебя – и не изменится. Сегодня в аэропорту ты не предавал его, не отбрасывал от себя, а защищал. Ты спасал ему жизнь от сумасшедшего, желающего пристрелить ни в чем не повинного ребенка. И ты спас! Ты спас, Эдвард! Он с нами, он здесь, спит в соседней комнате. Сомневаешься, что простит?.. Нет, он не простит… он тебя пожалеет и убедит в собственной любви так сильно, как никогда. Он увидит, что происходит с его папочкой и вспомнит, как он к нему относится, как любил. Здесь нет ненависти, Эдвард. В Джероме её нет в принципе, а к тебе – только в параллельной Вселенной… и то вряд ли.

Я заканчиваю, облегчённо выдохнув. Прикрываю на пару секунд глаза, собирая вместе разбежавшиеся мысли. Словно бы после спринта на триста метров или какого-нибудь скоростного полета чувствую опустошение. Легкое, быстро проходящее, но все же именно этим словом называющееся ощущение. Зато дышать становится легче.

Сказала. Сказала правду. Уверила. Убедила. А если нет – повторю. Сто раз. Ещё сто раз.

- И давно ты так думаешь? – после некоторого времени молчания все же интересуется он. Боязно, словно бы своим ответом я что-то опровергну.

- С того самого момента, как ты сказал мне, что ничего дороже сына у тебя нет, - я смотрю на него с любовью. Я знаю, это слово ему не нравится, я знаю, оно для него значит совсем иное, но как лучше убедить, как показать, что верить можно и нужно, что опровержения, отказа от услышанного им здесь нет и не будет, чем подобным уверением? Любовь сворачивает горы. Может быть, и упрямство вкупе с недоверием Эдварда свернет?..

Прислоняясь спиной – осторожно, едва касаясь - к холодной стенке уборной, Эдвард устало вздыхает. Ласково потерев мои пальцы, запечатлевает на них два поцелуя – один сильный, ощутимый, другой нежный, незаметный.

- Ты дашь мне минутку?

- Тебе не нужна помощь? – с сомнением оглядываюсь вокруг, подмечая, что полотенце все ещё в углу, и сидя его не достать.

- Пока нет. Спасибо, viola.

Намек понятен. Вот только боюсь, как бы, пока я буду исполнять вашу просьбу, мистер Каллен, вы не разбили себе что-нибудь, попытавшись встать на плохо слушающуюся ногу.

Однако Эдвард поверил мне – а я должна ему. Мы ведь вместе.

Потому встаю – медленно, выверяя каждое движение - и выхожу наружу. Ледяная комнатка пропадает вместе с не менее ледяным её обладателем, в то время как теплый коридор радушно принимает меня в свои объятья. Но вот парадокс – холодные руки Эдварда были куда теплее, чем теплая кожа кресел внутри салона.

И все же сижу. Терпеливо, стараясь не шуметь – хочу слышать все, что происходит в туалете – жду.

Эдвард появляется через пять минут. Дверь открывается, и я, как по сигналу, оказываюсь рядом. Но от помощи – любой – в этот раз он отказывается. Идет ровно, будто бы ничего не было. Правда, губы держит сомкнутыми, а на лбу все ещё видна испарина. Но ни лишнего звука, ни одного неправильного движения, ни прочего, что может выдать его – нет. Все прекрасно.

Мне на удивление, направляется мужчина вовсе не к своему креслу возле окна. Нет, все наоборот – маршрут проложен к диванчику Джерри.

Ловко опускаясь перед ним на колени (тут уж от тихого всхлипа ему удержаться не удается), Эдвард наклоняется к лобику сына, нежно-нежно целуя его. И ещё раз. И ещё. Маленький ангел спит безмятежно, не подозревая, что происходит, и кто рядом. Его личико абсолютно спокойно и расслаблено. Каллен так восхищенно смотрит на него, будто видит впервые. Любуется.

- Тебе нужно поспать, - не желаю прерывать подобные моменты, но очень боюсь, что приступ перерастет в то, что не даст Эдварду сомкнуть глаз. Ему нужны силы – утром предстоит очередное объяснение-попытка вернуть доверие ребенка, и к черту сегодня те слова, что он «на борту не спит».

- Да, - согласие звучит без единой попытки оспорить. Только ко мне Каллен-старший не возвращается. Осторожно подвинув сына, бог знает как, умещается на крохотном оставшемся пятачке диванчика, надежно обнимая Джерома.