Уссурийская метелица

Слава не обиделся на то, что майор ему перебил аппетит. Он задавил обиду, испытывая за собой вину, и теперь, наоборот, хотелось искупить её, и этот приказ воспринял, как должное, с подобострастием.

Слава нёс в руках стакан и огурец. Шёл, высоко поднимая ноги в коленях, как журавль. Он и на занятиях по строевой, когда старался, маршировал так же. Все смотрели ему вслед, улыбаясь.

Славик же продолжал шествие с таким достоинством, словно выполнял задание невесть какой важности, жертвуя во имя него собственной сладкой минуткой.

Морёнов лежал, накрывшись шубой с головой, словно прятался. Он впадал в сон, липкий, туманный, и то, что происходило у стола, уже не отслеживал.

Урченко толкнул его сквозь шубу раз, другой. Юрий выглянул из-под полы, уставился на Славу покрасневшими, слезящимися глазами.

– Чего тебе? – сиплым голосом проговорил он.

– Принимай! Подъёмные получили.

– Отстань.

– Да ты чо?.. – изумился Слава и зашипел: – Пей, не дурачься. Товарищ майор приказали. Ну!

Юрий затрясся всем телом, словно встряхивал с себя шугу, прилипшую в полынье. Его морозило. Неохотно сказал:

– Ну давай… Может, согреюсь. Брр…

Он поднялся на локоть, взял стакан. Сделал из него небольшой глоток, другой и поперхнулся, перехватило горло. Попытался третьим глотком протолкнуть тромб, но задохнулся ещё больше, закашлялся. Сунул стакан обратно в растопыренную пятерню Урченко.

Слава с презрением бывалого прогудел:

– Ну-у, питок, – протянул огурец. – Нa, закуси.

"Питок", не зная, как погасить накатившийся кашель, спирающий дыхание, избавиться от горечи и огня, обжигающего весь рот, горло, выхватил из рук Славы огурец и жадно откусил. Из глаз его текли слезы.

Урченко расхохотался.

– Ха-ха!.. Наберут шпанят в армию, пить и то не могут, – он возвращался к столу со стаканом, в котором осталось более половины от той порции, что была в нём прежде.

– А что… не пошла чего-то, – простонал Юрка, оправдываясь и откашливаясь.

– А не пошла и не надо, – вставил Щукарь с добродушным оживлением. – Мало ли? Бывает, что и на молоке поперхнесся. Это, ратанчик, первая. Первая, она всегда колом. Вторая – соколом. А третья – пташечкой. А?

– Это точно, дед, – поддакнул Урченко, переходя на снисходительный тон, будто попал не в гости, а зашел к куму на табачок. – Это попервости так. Подрастет – научится.

Потапов порхнул от смешка. Триполи кивнул утвердительно, закусывая капустой.

Майор с насмешкой посмотрел на Урченко, накладывая ложкой на кусочек хлеба красную икру.

8

Морёнов, нырнув под шубу, там продолжал кашлять и грызть огурец. От кашля больно отдавалось в висках, в ушах. Он испытывал голод и, когда влезал на печь, был не прочь поесть. Но время то прошло, аппетит пропал, навалилась какая-то хандра, она сейчас давила и клонила в сон. И он бы давно уснул, если бы не Бабенков, чего-то тот ворочался, толкался. Потом озноб, и вот теперь эта выпивка.

Нужна она была! Век бы её не видеть. Зачем только согласился? Хотелось согреться или не хотелось показаться мальчиком?.. Хм, ерунда какая. Кому какое дело, пьёт человек или за ворот льёт? Может быть, он по состоянию здоровья не пьёт, вот. Ведь не курят же по состоянию здоровья, или, предположим, он падучей болезнью страдает, а?.. А-а, вот то-то. И вообще, Славка, ты гофрированный. У тебя все извилины снаружи, а не в башке. И вообще Славик, ты…

Хмель быстро овладевал ослабленным организмом, обволакивал сознание, мысли, и вскоре Юрий забылся в тяжёлом и бредовом сне. Он не помнил, как его снимали с печи, как одевали, как вели к машине Киняпина. Иногда в нём вспыхивали проблески сознания. Тогда он непонимающе оглядывался на товарищей, старался понять, что происходит, виновато улыбался и спрашивал:

– Я что, правда, пьяный, да? Но я же не пью… – и забывался.

Однако он всё-таки уловил: его за его состояние никто не осуждал и не подсмеивался над ним, почему-то не подтрунивали. Тот же Гофрированный. А ратаны любят посмеяться. Уж им-то палец в рот не клади, – это его всегда смущало. Ну не умеет он выпивать. Не у-уме-е-ет! Так что?.. Но дай срок. Научимся, какие наши годы…

Сено… Откуда сено?.. Аромат, дурманящий и родной… А-а, это он в деревне, он на покосе. А какие птицы там сейчас летают интересные, раньше он их не видывал. Как жар-птицы, с длинными хвостами, только коричневые. И как их странно называют – фазаны.