Устанавливая правила

— Почему бы тебе не развязать меня и не позволить предложить тебе глоток бурбона? — предлагаю я. — Поверь мне, после этого всё будет иметь совершенно другой вкус…

Она бросает недобрый взгляд.

— Я ненавижу бурбон.

— Только потому, что ты не знаешь как его пить.

— А как это следует делать? — Наконец-то смеётся она.

— Например, с обнажённого тела женщины. — Я намеренно понижаю голос, глубоко вдыхая её аромат. — Или с её губ…

Знаю, я должен держаться от Шэрон подальше, но вместо этого придвигаюсь ближе и касаюсь языком её губ.

Контакт быстрый.

Словно пробую.

«Оттолкни меня».

Я жду, что Шэрон так и сделает; откинет голову назад и уклонится. Вместо этого — затаила дыхание и ждёт. Она ждёт, когда я прикушу её нижнюю губу и завладею каждым крошечным дыханием жизни, оживляющим её тело. Она в ожидании, когда я аннулирую её волю, как сделал в ночь, когда взял её тело, потому что она слишком цельная, чтобы быть в состоянии принять вожделение к человеку, который убил сестру.

«Но она хочет меня».

Могу взять её сейчас. Здесь.

Я мог бы убедить её развязать меня с помощью хитрости.

Вместо этого я отстраняюсь и смотрю ей в глаза.

Они светятся.

Её дыхание затруднено, будто она бежала.

Чёрт, я тоже запыхался.

— Я хочу выпить, — шепчу хрипло.

Она медленно двигается. Встаёт и подходит к полке, где оставила купленную для меня бутылку. Я не могу видеть лицо Шэрон, но знаю, — она в смятении. На мгновение даже надеюсь, что она позовёт своего друга и он убьёт меня, потому что долго я не протяну, не прикасаясь к ней.

Резким жестом она хватает за пояс толстовку, стягивает и остаётся в простой белой майке. Я чувствую, как сжимается внутри, когда Шэрон берёт за горлышко бутылку и возвращается ко мне. На ней нет лифчика. Несмотря на темноту, Шэрон так возбуждена, что я вижу твёрдые верхушки сосков.

— Ты извращенец, — обвиняет меня.

— Потому что желаю тебя, даже если ты хочешь меня убить?

— Потому что ты меня соблазняешь. — Она откупоривает бутылку и делает глоток. Должно быть, ей обжигает горло, судя по гримасе на её лице. — Ты толкаешь меня на поступки, которые полностью противоречат моей морали, а это нехорошо.

— Мораль не имеет ничего общего с удовольствием. И вообще, мораль была последним, о чём ты думала, когда несколько недель назад я лизал тебе между бёдер. Или ошибаюсь?

Она качает головой и делает новый глоток, а затем начинает нервно расхаживать по комнате.

— С той ночи я не могу смотреть на себя в зеркало.

— У тебя были другие мужчины?

Не знаю, почему спрашиваю. Неважно, как Шэрон провела этот месяц — или сколько сил потратила, пытаясь убедить себя, что я не имею на неё никакого влияния, — в конце концов она вернулась ко мне. И всё же меня беспокоит мысль о том, что она могла использовать кого-то другого, чтобы стереть воспоминания о моём рте и руках.

— Ну и? — подталкиваю я.

— А у тебя?

— У меня не было других мужчин. — Смеюсь я.

— А женщины?

«В моей голове только одна. Всегда одна и та же».

— Иди сюда, Шэрон.

— Зачем?

— Я хочу пить.

Вместо того чтобы подойти, Шэрон делает ещё один глоток бурбона.

— Не глотай.

Она поднимает бровь, заинтригованная моим приказом.

Но повинуется.

«Хорошая девочка».

Шэрон приближается ко мне медленными, изучающими шагами. Поскольку я связан, она думает, что я не причиню ей боли. Как она ошибается — настоящая боль никогда не бывает физической. Я сдвигаюсь ближе к краю сиденья и едва раздвигаю ноги, приглашая её устроиться как прежде.

— Не бойся. Обещаю, я буду с тобой нежным, — произношу шёпотом.

Она вздрагивает. В нашу последнюю встречу Шэрон сказала мне те же слова. Прошло несколько недель, но связывающая нас нить до сих пор не порвалась.

Каждый мой вздох заставляет её трепетать.

Каждый её вздох заставляет вздыхать меня.

Я хочу её. Отчаянно.

Поворачиваю запястья. Верёвки казались тугими, но несколько хорошо слаженных движений, и мне удаётся их ослабить. Ещё несколько усилий, и я смогу освободиться.

Я бросаюсь вперёд и набрасываюсь на неё. Шэрон отклоняется ровно настолько, чтобы не дать мне поцеловать её.

Я не солгал, когда сказал ей, что хочу пить.

Я просто не уточнил, про какую жажду говорю.

Она глотает бурбон понемногу, стараясь, чтобы я уловил малейшие движения её горла. Следы, которые я оставил на ней, исчезли. Как только освобожусь, подарю ей новые.

Более глубокие.

Такие глубокие, что она уже никогда не сможет их стереть.

— Всё в порядке? — спрашивает, облизывая губы.

Я едва приподнимаю свои бёдра, заставляя немного соскользнуть и Шэрон. Если я сейчас же не войду в неё, то сойду с ума. Словно прочитав мои мысли, она расстёгивает мой ремень и спускает брюки и боксеры настолько, чтобы между нами оказался член, при полной эрекции.

— Очень впечатляет, — восклицает она, делая глоток моего бурбона. — Держу пари, ты никогда не оказывался связанным, с женщиной на коленях, которая тебя ненавидит.

— Ты не ненавидишь меня. Ты ненавидишь влечение, которое испытываешь ко мне.

— Считаешь, что я не могу тебе сопротивляться?