Уставы небес, 16 глав о науке и вере

Во всяком случае, вряд ли кто-то станет настаивать на некомпетентности А. Эйнштейна в вопросе о психологии научного творчества:

Я утверждаю, что космическое религиозное чувство является сильнейшей и благороднейшей из пружин научного исследования... В наш материалистический век серьезными учеными могут быть только глубоко религиозные люди.

Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепым (Собр. научн. трудов, т.4, с.128, 129, 178).

Здесь поучительно также сравнение со словами представителя прямо противоположного (по отношению к науке) подхода:

Истина состоит в том, что современный дух у всех тех, кто в какой-нибудь степени им заражен, предполагает подлинную ненависть к тайне и ко всему, что ее напоминает, в любой области... Современное состояние сознания устроено так, что оно не может переносить никакой тайны... (Р. Генон, Царство количества и знамения времени, с. 89, 90)

Что касается слов С. Хокинга о том, что достижения естественных наук привели к "унижению для философии с ее великими традициями от Аристотеля до Канта" (Краткая история времени, с.147), мы попытались показать, что мысль человека не начинается с Аристотеля и не кончается Кантом. Еще более важно, что кроме философии (Афин) в традиции западной культуры существует Иерусалим (см., напр., книгу Л. Шестова "Афины и Иерусалим"). Более того, кругозор современной науки весьма ограничен, поскольку в ходе "исторического прогресса" она не только много приобрела, но и слишком многое забыла. В осознании этих потерь кроется и источник оптимизма.

Знай, что все замечательные науки, известные нам
лишь два или три букета из Сада.
Мы посвящаем себя этим двум или трем,
поскольку захлопнули для себя двери Сада (Руми, Маснави 6).

Задача расширения кругозора, включающая синтез научных и религиозных представлений в цельное мировоззрение, остается тем самым актуальной. Более того, ее решение необходимо для продолжения существования и полноценной жизни человечества.

Язык является трояким: он используется по отношению к вещам, он используется для того, чтобы обратиться к людям, и он используется тогда, когда мы слушаем Бога. И это должен быть один и тот же язык... На одном и том же языке я должен говорить: "Господь мой пастырь", "Два и два равно четырем" и "Как поживаете", и мое душевное здоровье зависит от моей способности чередовать их... Для этого нам и нужны наука, молитва, разговор - все три, иначе люди погибнут. И сегодня они погибают от избытка математики, от бомб, созданных наукой (О. Розеншток-Хюсси, Бог заставляет нас говорить, с. 187-188).

Однако такой синтез должен брать лучшее, а не худшее (формальное) из исторической науки и религии и происходить в первую очередь не на социальном, а на личном уровне (построение храма внутри себя).