Усто Мумин: превращения

Этому самаркандскому ренессансу предшествовали печальные времена. Еще в 70-х и 80-х годах XIX века, рассказывал Михаил Массон, заброшенные старинные мраморные намогильные плиты порой шли на выстилку ступеней, изготовление барьерчиков и мостиков в европейской части города. Прекрасные жженые кирпичи, вытащенные из руин старинных зданий, употреблялись на новое строительство. Растаскивались элементы изразцового декора для подарков (их преподносили на память высоким гостям города, иностранцам). Один из них, англичанин Генрих Ленсдель, не постеснялся даже в печати (1884) выразить благодарность за возможность увезти с собой самаркандские изразцы. В конце XIX века в европейской части Самарканда был небольшой домик, хозяин которого употребил для украшения входной двери изразцы одного из древних памятников.

Российская краевая газета «Туркестанские ведомости» выражала тревогу и озабоченность состоянием исторических ценностей:

«Муллы… за деньги готовы пожертвовать всем. За деньги они продали местную святыню — Коран из мечети Хаджи Ахрара, за ничтожную подачку они выламывают для туриста изразцы из облицовки мечетей. За деньги они святотатственной рукой ковыряют нефритовые надгробия Тамерлана, не щадя даже подписей»[129].

Зато старые туркестанцы из числа русской интеллигенции ценили эти памятники и любили их посещать по воскресным дням, особенно группу мавзолеев в ансамбле у чтимой могилы Шах-и-Зинда с прекрасным сквером около них. Приезжали компаниями на извозчиках, как на пикник, и оставались надолго, на несколько часов, — вспоминал Михаил Массон, один из самаркандских старожилов[130].

Патриотами Самарканда можно было считать людей творческих профессий — архитекторов, художников, а также коллекционеров. Официальные российские власти, с интересом посещая экскурсии по развалинам, особой любви к ним не выказывали. Однажды в Самарканд приехал генерал-губернатор Самсонов^{22}. Город лихорадило: его украшали, готовили дары в надежде получить благорасположение туркестанского начальника. Генерал-губернаторский эскорт (после осмотра усыпальницы Тимура, руин величественной мечети Биби-Ханым и мавзолеев группы Шах-и-Зинда) остановился под конец экскурсии у площади Регистан. Глазам гостей предстали освещенные солнцем неряшливые полуразрушенные парапеты на порталах огромных старинных зданий. Отклонившись, готовые упасть, высились минареты пятисотлетнего медресе Улугбека. Старые стены смотрелись жалко от выпавших и выковырянных изразцов. Все еще величественные, они словно взывали о помощи. Все говорило об отсутствии ухода за прекрасными памятниками[131]. Вел экскурсию Василий Лаврентьевич Вяткин^{23}, чиновник Самаркандского областного правления, археолог-любитель. Он решил использовать единственный шанс: неторопливо начал говорить, что деньги, еще в 1880-х годах поступавшие от бухарского эмира на ремонт мечетей и медресе, давно иссякли, хорошо бы получить помощь из казны на охрану и реставрацию самаркандских памятников.

«Я думаю, Василий Лаврентьевич, что это ни к чему, — неожиданно прозвучал в ответ резкий голос генерал-губернатора. — Чем скорее разрушится все это, — указал он широким жестом на Регистан, — тем лучше для русской государственности»[132].

А ведь Самарканд, по воспоминаниям путешественников и представителей дипмиссий, до XIX века уподоблялся раю.

«Этот избранный город, который по славе своих прелестных равнин, превосходных деревьев, красивых зданий, приятных каналов — драгоценность каждой страны и предмет соревнования других городов и весей…»[133]

Василий Вяткин, описывая архитектуру Самарканда, цитирует испанского путешественника, кастильского посла Клавихо, находившегося при дворе Тимура в Самарканде в 1403–1406 годах[134]: