Устройство памяти

Классическая философия науки была бы рада здесь и остановиться; в какой-то мере это относится и ко мне. Конечно, гораздо легче, будучи активно работающим исследователем, рассказывать истории вроде изложенной здесь. Это чуть-чуть тешит тщеславие, подразумевает невысказанный героизм научных дерзаний, избавляет от социальных проблем. Вопросы, на которые я позволял себе указывать до сих пор, были сугубо внутренними проблемами, касались ложных ориентиров или неадекватно проведенных экспериментов, но их острота по большей части была значительно сглажена прогрессивистским подходом в двух последних главах. На своем автопортрете я предстаю борющимся с проблемами двух типов — концептуальными и техническими.

Проблемы первого рода предполагают беспрестанную борьбу с неподатливостью изучаемого материала, его природной «зловредностью», с необходимостью решать, как относиться к неожиданному результату эксперимента — как к капризу природы, не заслуживающему внимания, или как к реальному сигналу о фатальной ущербности моих простых методов. Для стороннего наблюдателя именно эти концептуальные проблемы могут показаться наиболее интересными. Но те, кто сами участвуют в экспериментах, в повседневной практике, чаще всего сталкиваются с проблемами второго рода — техническими. Мы хотим измерять величины, которые лежат на пределе или ниже чувствительности и разрешающей способности наших приборов. Нужного метода зачастую просто нет, и нам приходится его изобретать. Есть и более прозаические трудности: проклятый криостат опять не работает, а обслуживающий его техник не придет раньше следующей недели; или сегодня вылупилось меньше цыплят, чем нужно для запланированного опыта. А концептуальная проблема может подождать до следующего семинара или до того времени, когда мы наконец напишем статью о наших результатах.

Дальнейшее углубление в анализ не-познавательных аспектов науки таит в себе опасность переступить границы дозволенного, вторгнуться в область, занятую социологами науки, которые могут критически присматриваться к практике ученых-естественников с тем комфортом, который дает обсуждение не своей, а чужой работы. В этом смысле архетипом может служить Бруно Латур — автор книг «Лабораторная жизнь» и «Наука в действии» [2]. Его деконструкционистская трактовка науки уходит корнями в личный опыт, который он приобрел (после защиты диссертации по антропологии) в одной калифорнийской лаборатории, где в течение года принимал частичное участие в работе по идентификации и выделению какого-то нейрогормона. Он описал эту работу в своей первой книге, теоретические выводы которой оказали влияние на целое поколение социологов науки[38].

Вторжение в эту область не составило бы большого труда, если бы я добровольно решился оставить лабораторные исследования. Но я еще не вполне готов к этому. Мне хочется пройти по той опасной кромке, которая отделяет активную практическую работу от осмысления накопленного опыта. Однако слишком резко оборвать мое повествование значило бы выпустить из поля зрения социальную природу науки в действии, которая составляет одну из важных тем моей книги.

Конференция, с описания которой я начал эту главу, — лишь одна из по меньшей мере полудюжины подобных мероприятий, в которых я ежегодно участвую. Они могут быть крупными, и тогда заседание, посвященное научению и памяти, занимает всего лишь полдня среди множества одновременно проходящих на протяжении недели заседаний на другие темы. Бывают специализированные встречи, на которые человек двадцать пять, работающих в узкой области, съезжаются, чтобы интенсивно поработать в уик-энд. В нейронауках мафия исследователей памяти — ведущих специалистов из разных стран — насчитывает что-то около двухсот человек; к ним примыкают раз в сто больше заинтересованных наблюдателей (пару лет назад я составил перечень лабораторий, работающих в этой области в Европе и Советском Союзе, и получил цифру 93). Благодаря небольшим размерам «центрального ядра» его представители могут встречаться по нескольку раз в год на проходящих одна за другой конференциях.

Нужно ли участвовать в них? Не лучше ли оставаться дома и читать журналы, поскольку результаты всех исследований в конце концов публикуются, а при чтении подробности экспериментов воспринимаются лучше, чем при слушании докладов? Дело здесь не только в привлекательности заграничных поездок, хотя большинство из нас с большей готовностью откликается на приглашение посетить Ниццу в мае, чем Глазго в ноябре [4]. Отчасти все эти поездки объясняются желанием быть в курсе событий, происходящих в нашей профессиональной всемирной деревне со всеми ее слухами, сплетнями и кривотолками. Пропустить конференцию значит уступить свое место в заветном кружке с риском выйти из моды, чего амбициозный исследователь опасается так же серьезно, как какой-нибудь честолюбивый щеголь, вынужденный пропустить модную встречу в Лондоне, Париже или Нью-Йорке.