Устройство памяти

Но главная причина в том, что вопреки всем чудесам электронной печати с момента представления статьи в журнал до ее выхода в свет проходит не меньше восьми месяцев. Потом еще требуется время, чтобы разыскать ее — заметить нужное название при беглом просмотре оглавления журнала в библиотеке (или, в наши дни, найти ее по ключевым словам с помощью компьютера; от посещения библиотеки веет сейчас таким же ароматом старого, неторопливого времени, как от пользования авторучкой или механической пишущей машинкой). Исследования развиваются настолько быстро, что для специалиста результаты устаревают нередко уже к моменту их появления в печати (недаром научную литературу называют архивной). Участие же в конференции, получение результатов из первых рук и их обсуждение с самим экспериментатором создает как бы эффект присутствия. Чтение статьи — это всегда несколько абстрактное занятие; в самом деле, можно ли верить в эксперимент, описанный с соблюдением всех сухих формальностей, которых требует стиль научного сообщения? Совсем другое дело разговоры (лучше всего за бокалом вина) с людьми, которые сами проводили исследование, — вы больше верите их данным или... намного больше сомневаетесь. Подобно разнице между шахматами и покером, такое сравнение лишний раз демонстрирует, что трактовать научную работу как чисто познавательную деятельность значит ошибочно принимать идеологию науки за повседневную работу. В результате я редко возвращаюсь с конференции, не обогатившись идеями новых экспериментов и новым отношением к каким-то опытам, которые собирался проводить, но теперь вижу, что от них нечего ждать.

Из этого рассказа можно извлечь два урока, касающихся разных аспектов соревновательной природы научной деятельности. Может показаться странным, что знание об окружающем мире устаревает. Но это случается — хотя бы потому, что описанные в статье эксперименты уже проведены кем-то другим, или потому, что за восемь месяцев, прошедших после сдачи статьи в печать, была предложена новая, улучшенная методика и никого уже не будет интересовать работа, выполненная устаревшими средствами или повторяющая уже известное. Бывает даже, что к моменту появления статьи ее выводы оказываются опровергнутыми. Мы постоянно слышим, что в науке пришедший вторым не получает приза. Конечно, такое отношение довольно глупо, во всяком случае должно считаться таковым, ибо возможности экспериментирования безграничны, мы еще так мало знаем, что работы хватит на всех и впереди бесконечно много времени для сотрудничества. Но нас подгоняет соперничество, каждый хочет быть признан первым, раньше других опубликовать свои результаты, быть законодателем, а не последователем моды, и все это очень сильные стимулы в западной науке с ее зависимостью от субсидий и пожертвований (большинство исследователей работает по краткосрочным контрактам, а результаты их труда оцениваются по числу опубликованных статей за трехлетний период, на который им выделены средства)[39].

Такой пресс может сказываться даже на работе самих конференций. В наиболее активно разрабатываемых областях ученые иногда уклоняются от обсуждения подробностей своих исследований, пока не изложат их в статье и не убедятся, что та принята в печать, чтобы кто-нибудь, узнав, чем они занимаются, не опередил их, повторив эксперимент (журналы стараются предотвращать споры о приоритете, указывая дату получения и принятия статьи). Обычной практикой стало фотографирование слайдов и стендов на научных заседаниях, что иногда заставляет организаторов вводить запрет на пользование фотоаппаратами.

Второй урок еще важнее. Избранный крут — «мафия» исследователей памяти — состоит в основном из североамериканских, европейских и японских ученых. Претендующие на место в нем исследователи из периферийных лабораторий Латинской Америки или Индии редко участвуют в конференциях и симпозиумах, а научные журналы получают нерегулярно и с большим опозданием, даже если имеют необходимые средства на подписку. Поэтому они обречены следовать за модой, а не диктовать ее. В науке, как и в промышленности, капиталистический производственный процесс, в котором наука становится товаром, а ценность товара уменьшается со временем и по мере использования, сосредоточен в метрополиях, а работы из стран третьего мира постоянно оказываются в тени.