Конечно, не жалею, надо было делать это раньше. Потому что это два ремесла совершенно разные. Конечно, я поездил по стране, видел жизнь людей и ситуации разные. Газета «Комсомольская правда» была газета очень достойная. Журналисты попадали в ситуации, из которых сейчас бы живыми не вышли. Роман «Происшествие в Никольском» написано по письму прокурора в нашу газету. Журналистом приятно быть молодым, когда ты носишься по стране. А потом надо делать выбор, или делать журналистскую карьеру, или вековать на сочинениях в морализаторском жанре, который у нас назывался «сопли и вопли». Я уже не мог в той форме существовать. За время работы в «Комсомолке» я написал два романа — «Соленый арбуз» и «После дождика в четверг». Причем писал их по ночам. Пока здоровье позволяло, я работал, потом ушел. И журналистский подход с ограниченным взглядом на жизнь, как и служебный язык, следовало в себе истреблять, переходить к более эмоциональному, емкому языку. В романе «Происшествие в Никольском» я распрощался с этим стилем.
Леонид,
Владимир Орлов:
Я ее плохо знаю. Мне столько приходится читать рукописей своих студентов, выпускников, что перечитать что-нибудь необходимое — Салтыкова-Щедрина, Гофмана, не хватает времени. Живу по литературным легендам. Даже работы своих приятелей не успеваю читать. С Битовым встречались, ни он меня не читал, ни я его. Легенды существуют — Пелевин, Сорокин, Елизаров. Мне думается, что существует за гранью литературы свалка литературы для больниц. Как призналась одна из авторов, она пишет романы — успокоительные таблетки. У многих сейчас нет копирайта, то есть авторами произведений являются издательства. Явно, что существует бригадный метод. Он и раньше существовал, я знаю, кто за кого писал, а называлось — редактировал. Но это старались делать на художественном уровне. Не говоря о том, что существовали писатели высокого класса — Катаев, Казаков, Трифонов, Нагибин, некоторые деревенщики. Сейчас это не заботит. Очень много стилизаций. Но не возьмусь судить, у Сорокина я читал только одно произведение, у Пелевина — два. Но на них большой спрос, значит, что-то для людей в них есть. Вошли в моду восточные, или латиноамериканские учения, вроде Кастанеды, который, скорее всего, есть коллективное сочинение. С уважением отношусь к Улицкой. Дима Быков мне очень интересен. По темпераменту, яркому словцу он редкий человек. Большая потеря — Аксенов… У нас критики считают, что какой-то литпроцесс происходит, и они им управляют. Я думаю, что никакого процесса нет, а есть личности, которые этот процесс производят. Иногда эти личности проявляются и на пустом месте. Хотя во многих видах искусств заметно возвращение к высокому художественному уровню, чтобы это падение звуковое, стилистическое, которое началось в 90-х, было преодалено и произошло возвращение к хорошему художественному уровню. Беда еще в том, что нет журналов с большими тиражами. Раньше не нужна была критика, а нужны были журналы и молва, которая дала бы знать, что читать. И через годы эти вещи оставались.
Анастасия,
Владимир Орлов:
Да все любимые. Даже те персонажи, которые тебе неприятны, они все равно твои дети.
Елена Е.,
Владимир Орлов:
Нет. Профессор у нас один на всю страну, это который погоду объявляет по какому-то каналу. Просто Профессор — это совпадение персонажа со мной есть, есть мои черты, слова и убеждения, в частности, про потерянное поколение. Меня иногда могут называть профессором, потому что я им и являюсь в Литинституте. У нас в Литинституте два профессора Орлова. Один историю читает, а другой — я. Он Александр Сергеевич, у него прозвище Пушкин. А у меня прозвище Классик.
Гера Фотич,
Ульяна:
Владимир Орлов: