Усы

Она тряхнула головой с таким видом, точно упрекала себя в снисходительности к его детскому упрямству, но все же встала, пошла в спальню и вынесла оттуда целую кучу цветных фотографий, которые положила на ковер рядом с подносом. Слава богу; значит, она их не уничтожила. Он начал перебирать снимки, без всякого усилия, с первого же взгляда вспоминая, где они были сделаны: за городом, у родителей Аньез, на Гваделупе… Фотографии с Явы, разумеется, отсутствовали, но и на всех остальных, что он держал в руках, у него были усы. Он протянул ей одну из них.

— Я хочу только одного: услышать, как ты скажешь, что здесь у меня нет усов. И на этом покончим.

Аньез вздохнула.

— Ну, скажи, не бойся! — настаивал он. — По крайней мере, все станет ясно.

— Нет, у тебя нет усов на этом фото.

— И на других тоже?

— И на других тоже.

— Прекрасно!

Откинув голову на спинку дивана, он зажмурил глаза. Вот все и выяснилось, а теперь нужно лечиться. Он понял, зачем Аньез прятала от него фотографии: она не хотела сыпать ему соль на рану. На ее месте… Но как раз вчера он и был на ее месте, абсолютно уверенный, что это не он болен, а она.

И Аньез в то же самое время приводила себе точно такие же доводы: он безумен, но я его люблю и помогу ему избавиться от этой напасти. Вспоминая собственные душевные терзания, он жалел ее. И ощущал себя любимым — он тоже! — с какой–то непонятной яростью.

— Хочешь, не пойдем сегодня обедать к твоим родителям? — мягко спросила она.

— Да, ты права, лучше не надо, — сказал он, не открывая глаз.

— Сейчас я им позвоню.

Он услышал, как она набирает номер и говорит с его матерью; его восхитил ее оживленно–радостный тон — притворный, казалось ему, — хотя тот факт, что с сомнениями покончено, должен был ее утешить. Она сказала, что ему необходимо закончить к понедельнику важную работу и он проведет все воскресенье в агентстве, откуда, конечно, позвонит им. Он испугался — вдруг мать сама позвонит в агентство, просто так, чтобы услышать его голос; надо бы предупредить Жерома или поручить это Аньез. Хотя, впрочем, не обязательно; Жером достаточно сообразителен и не подведет его. Он спросил себя, что они все — Жером, Замира, Серж с Вероникой — думают о случившемся. Чем меньше людей будет об этом знать, тем лучше. Нельзя разглашать это дело, нужно поставить ему эдакий санитарный кордон; он уже думал об этом.

Тут он вспомнил, что Аньез пригласила на ужин Сержа с Вероникой. Если не считать дурацкого ночного звонка, те больше ничего не знали. Перспектива провести с ними целый вечер, непрерывно следить за собой, чтобы не вызвать у них подозрений, пугала его.

— Слушай, может, заодно отменим визит Сержа и Вероники? Я предпочел бы не видеть их сегодня.

Ответа не последовало. Он еще раз высказал свою просьбу, в полной уверенности, что Аньез не откажет. В его состоянии потребность одиночества была вполне естественна. Аньез стояла у него за спиной, возле дивана; ее ненормально спокойный тон встревожил его, хотя и по затянувшейся паузе он уже заподозрил самое худшее.

— Отменить… кого?

Мир распадался, рушился. Ему пришлось сделать над собой нечеловеческое усилие, чтобы выговорить четко, по слогам:

— Сержа и Веронику Шеффер, наших друзей. Которых ты пригласила на сегодняшний вечер. У которых мы ужинали в четверг, когда все началось. Серж — чиновник по особым поручениям в Министерстве окружающей среды, Вероника учится в Школе восточных языков, у них есть дом в Бургундии, куда мы часто ездили на уик–энды, однажды ты еще вывела там из строя все радиаторы. Это наши лучшие друзья, — закончил он почти, шепотом.

Присев перед ним на корточки, положив руки ему на колени, Аньез странным, каким–то механическим движением качала головой, безостановочно твердя «нет», сначала шепотом, потом все громче и громче; он испугался, что у нее начнется истерика и нужно будет хлестать ее по щекам, чтобы привести в чувство, но она овладела собой и только нещадно кусала губы, глядя в пол.

— Ты что, не знаешь Сержа и Веронику?

Аньез опять качнула головой.

— Тогда с кем же мы провели вечер в четверг?

— Ну как же… вдвоем с тобой, — пролепетала она. — Мы ходили в кино…

— И что мы смотрели?

— «Опасность в доме».

— Где?

— На Монпарнасе, в каком–то кинотеатре, уж и не помню…

Она машинально вертела ложечкой в пустой чашке. Увлекшись этим допросом, он чуть было не потребовал от нее предъявить входные билеты, но вовремя сообразил, что никто не хранит их у себя даже во время сеанса — ведь в зале нет контролеров. А надо бы хранить, все и всегда, ведь это может послужить доказательством. Взять хоть суеверных жителей той деревушки, где они купили покрывало: нынче, конечно, старинные традиции подзабыты, но некогда, по рассказам гида, аборигены благоговейно собирали свои остриженные ногти, волосы, экскременты — словом, все, что относилось к их телу и позволило бы им войти в рай целиком, не утеряв никакой малости…