Усы

Самолет произвел посадку в Гонконге ближе к вечеру. Он смирно сидел в кресле, пока остальные пассажиры суетились, собирая ручной багаж, а стюардесса водворяла на место разбросанные наушники, и вышел из салона последним, с большой неохотой. Он уже свыкся с этой уютной, замедленной, «воздушной» жизнью; регулярное чередование еды, фильмов, информации по громкоговорителю не то чтобы притупляло ясность мысли, но не давало повода к сопротивлению — так он чувствовал бы себя в комнате, где кто–то милосердный, зная, что он будет биться головой о стены, покрыл их резиновыми матами. Он улыбнулся, вникнув в этот образ, как–то очень естественно пришедший ему в голову: значит, он бессознательно жаждет оказаться в такой вот защищенной со всех сторон камере, хотя вовсе не считает себя сумасшедшим, — просто невредно иметь надежное убежище. Увы, теперь с этим покончено, он вышел на открытое пространство.

Стеклянные башни небоскребов, что высились гурьбой вдали, за аэропортом, слегка расплывались в жарком мареве. Поскольку он путешествовал без багажа, таможенные и паспортные формальности свершились почти мгновенно, и вот он уже очутился в зале прибытия, среди людей, которые бегали туда–сюда, толкали перед собой тележки с чемоданами, размахивали плакатиками с именами, бурно обнимались, громко восклицали что–то на необычном языке с чередованием гортанных и певучих слогов, который, естественно, был ему незнаком. Сняв пиджак, он забросил его на плечо. Ну, что теперь? Может, взять обратный билет? Позвонить Аньез и попросить у нее прощения? Или выйти из аэропорта и шагать, шагать куда глаза глядят, пока что–нибудь не случится? Недвижно постояв с минуту в густой толпе, он побрел через зал, вглядываясь в надписи так, словно эти его действия были обязательной частью официальных формальностей, входили в тот же размеренный, установленный ритуал и, следовательно, отдаляли момент принятия решения; наконец он отыскал нужное окно - American Express — и получил в гонконгских долларах сумму, равную пяти тысячам французских франков. Деньги он рассовал по карманам брюк, которые от жары противно липли к ногам. Затем по совету служащего, говорившего по–английски, отправился в турбюро и, проштудировав каталог, снял номер в отеле средней категории. Ему вручили бон для проезда в отель на такси, что оказалось весьма кстати — шофер не понимал по–английски. Машина нырнула в тесный лабиринт улиц, кишевших людьми, и стала петлять между небоскребами — уже старыми, обшарпанными, с торчащими во все стороны шестами для сушки белья и коробками кондиционеров, из которых капала вода, собираясь в лужицы на искореженных отбойным молотком тротуарах.

Казалось, строители уже начали рушить некоторые из этих домов, забыв только эвакуировать население; рядом возводились новые, обнесенные щитовыми загородками, укрытые бамбуковыми лесами; внизу грохотали бетономешалки, среди них лавировали автомобили и пешеходы, орали радиоприемники, и вся эта бурлящая мешанина напоминала какой–то фильм абсурда, снятый безумным кинооператором.

Наконец такси выбралось на более широкий проспект и высадило его у отеля «Кинг», где портье попросил его заполнить карту, прежде чем отвести в номер на восемнадцатом этаже. Холод — результат усилий кондиционера, громоздкого ящика, вделанного во влажную стену, — напомнил ему, что он весь взмок от жары. Он попытался отрегулировать аппарат, нажимая на все кнопки, от чего тот икнул, задул, как ураган, и наконец вообще вырубился, так что стал слышен уличный гомон, хотя окно за металлической шторой было закрыто наглухо. Прижавшись лбом к стеклу, он с минуту поглядел на кишевшую внизу толпу, но скоро в комнате стало неимоверно жарко; он разделся и принял душ, безуспешно отталкивая упорно липнувший к телу пластиковый занавес. Обмотавшись махровым полотенцем, он лег на кровать, подложил руки под голову и стал думать.

Так. Что дальше?

Дальше: либо он будет валяться тут до тех пор, пока все не пройдет — а он знал, что не пройдет; либо сейчас же вернется в аэропорт, сядет в кресло и будет ждать первого же самолета на Париж — но на это у него не хватит мужества; либо, решив, что коль скоро ему понадобилась крыша над головой для ночлега, то понадобится и одежда на смену, и зубная щетка, и бритва, он спустится купить все это; но через какое–то время он снова обнаруживал себя на кровати, в той же позе и с тем же вопросом: что делать?

Так он пролежал, не шевелясь, забыв о времени, до самой ночи. Наконец он все–таки решил позвонить Аньез. В комнате стоял телефон, но ему не удалось связаться ни с Францией (он не знал ее международного кода), ни с портье. Одевшись — рубашка и брюки пропахли потом, — он спустился в вестибюль. Портье, говоривший по–английски, согласился помочь ему, но спустя долгое время вынырнул из–за стойки с сообщением, что Париж не отвечает. Он удивился: как это Аньез, уйдя из дома, не включила автоответчик; заставил портье звонить еще и еще, но, так и не добившись успеха, вышел на улицу.