Утерянная брошь

– Я безумно ревновал ее и был готов убить даже дядю Станислава, или объясниться, но Катаржина твердо запретила говорить с ним об этом, а потом я узнал, что он болен… – потерялся в воспоминаниях Лиховцев. – Но постоянно, всякий час и минуту я чувствовал, понимал, знал, что Катишь от меня многое скрывает, и стал следить за ней. В тот день Катишь отправилась на Галерную улицу с дядей, а прежде они заезжали в Пассаж и купили парики, один из коих она после надевала. Я проследил за ними до самой редакции «Вестника Европы», куда они намеревались поместить свои статьи. Господин Журавский, состоя в знакомых редактора журнала, обещался им посодействовать. Так вот, когда Катаржина вышла из редакции, а дядя там задержался, она остановила проезжавший экипаж. Я был в пролетке и тронулся следом, – раненый стал задыхаться и надолго умолк.

– Карета покатила к Николаевскому мосту, потом остановилась, и тут я увидал Константина, пана Журавского, кой из нее вышел, чтобы перемолвиться парой слов с повстречавшимся ему господином. Страшная ревность закипела во мне. Потом их карета развернулась перед мостом, поехала обратно по Английской набережной и, свернув на Невский, остановилась уже возле «Знаменской» гостиницы. Причем Катишь надела тот мерзкий седой парик и стала хромать, изображая калечную старуху, когда вылезала из кареты, а Константин подавал ей с плотоядной улыбкой руку…

Выскочив из пролетки, я пошел следом. Они поднялись в нумер, а потом она вернулась в вестибюль. Коридорный принял ее театр за чистую монету и даже сопроводил вниз. Из вестибюля Катаржина неожиданно вновь поднялась в нумер к Журавскому. Она часто оглядывалась, но я был не замечен ею. Им принесли ужин, а потом и вино. Оставаясь за дверью нумера, я догадался, что там происходит. Кровь ударила мне в голову, обезумев от ревности и горя, я выхватил дядин кольт, кой она мне втайне дала, дабы я упражнялся в стрельбе… – у Казимира вновь перехватило дыхание.

– Нумер был не заперт, – наконец смог разомкнуть уста Лиховцев, – и я увидал мою Катишь в объятиях Константина. Они такое вытворяли… – прикрыл веки он. – Не помня себя, я что-то выкрикнул, Константин обернулся, и тут я выстрелил. Убил того, кто спас мне жизнь. Боже, какой ужас! – он заметался на подушке и побелел.

Выскочив в коридор, Чаров крикнул лекаря и вернулся к раненому.

– Затем мы ушли… – прошептал молодой человек. – Я плохо понимал, что со мной. Катаржина усадила меня на стул и, отобрав пистолет, быстро оделась, спрятав кольт с париком в сумочку с серебряной бахромой на плетеной золотой цепочке, кою я ей дарил. Удостоверившись, что коридорного нет, она взяла меня за руку, и мы сошли в вестибюль. Катишь уже не хромала, – Лиховцев задумался, и страдальческая складка глубокой бороной прошлась по влажному от испарины лбу. – Сказала, что возьмет извозчика против гостиницы, а мне велела идти к вокзалу, – часто сглатывал слюну он. – Пройдя Знаменской площадью, я нанял возницу и… – в это мгновение в палату вбежал лекарь, а за ним крепко сбитый человек с гладкой лысиной, седой бородой и бакенбардами, потребовавший от судебного следователя немедленно уйти. То был хирург Пирогов…

Глава 28. Раут в Новознаменке

Как хороши, как свежи были розы
В моем саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодную рукой!

Прослушав заявленную арию Орфея, очарованная публика попросила Лавровскую спеть романсы на стихи Ивана Мятлева – поэта пушкинской поры и отца нынешнего хозяина исторической усадьбы, известного мецената Владимира Мятлева. Чудесный голос юной певицы лился из залы под виртуозный аккомпанемент Чайковского, занявшего место за роялем. Переложить стихи Мятлева на музыку композитору раньше не случалось, и, уступая желаниям публики, он гениально импровизировал. Чаров так заслушался необычайной красотой голоса певицы и блестящей импровизацией Чайковского, что не сразу увидал сидевших против него баронессы Лундберг с дочерью и будущим зятем. Когда смолкли последние аккорды, сиявший счастьем Несвицкий сообщил, что его отметили на параде.

– Его величество король эллинов передал мне свое восхищение, мон шер, – подвел он приятеля к милостиво взиравшим на него дамам.

– Как чудесно, что вам удалось залучить несравненную госпожу Лавровскую, месьё Чаров, – протянула для поцелуя ручку баронесса, а вслед за матерью ее некрасивая дочь.

– Ежели бы не дядюшкины хлопоты, а возможно, и ее императорского высочества, едва ли бы концерт состоялся, – не стал присваивать чужие лавры Сергей.

– Коли бы ты не убедил дядюшку, он бы не убедил Елену Павловну, а уж великая княгиня саму госпожу Лавровскую, – под снисходительную улыбку без пяти минут тещи вывел незамысловатую цепочку Несвицкий.