Утес – 5000

Всем вдруг сразу стало заметно, что Фёдор физиогномично недостаточно русский и имеет округлое лицо. К тому же сидел он весь вечер с подленькой ухмылочкой. И вместо пива пил не то как все. Слово за слово, диспут на диспут, но в итоге Бабенко проклял Фёдора как чурку и локального Иуду, покинув вечерю с несколькими истинными последователями.

С тех пор началась между этими двумя вражда, а на комьюнити пала схизма. Епископ Бабенко негодовал, обвиняя Фёдора во всяком, а тот кощунствовал. Буддист по-прежнему являлся на пивную вечерю, но демонстративно садился в позе лотоса головой сверху и пил зелёный чай, поминутно вспоминая вслух А-Ми-То-Фо. Когда же Бабенко принимался проповедовать свои дальнейшие планы, Фёдор расстроено закатывал глаза, как бы давая понять, что епископ у них неочень.

Вскоре христианский актив не выдержал напряжения и побил Фёдора. Жёстко, напористо, до хруста костей и кровавых брызг.

А на следующий день скромная община улицы Рокоссовского узрела первое апостольское чудо: Фёдор явился к вечере как ни в чём не бывало без единой царапинки и синячка, одарив собравшихся самодовольной улыбочкой в полной зубной комплектации.

За это бить его начали прямо там в беседке и до тех пор, пока не стемнело. Кузьма, Чумикан и ещё один апостол, не увидев для себя в этом интереса и пользы, ушли почти сразу, не вмешиваясь ни в чью аргументацию.

Наутро Фёдор опять был как огурчик, надменно укоряя обитателей двора молчанием. Чтобы поверить в чудо, пришлось бить Фёдора ещё несколько дней до конца недели. Даже Кузьма соблазнился всечь ему пару раз с ноги, когда буддисту заламывали руки приспешники Бабенко. Но ни настойчивость епископа, ни любопытствующее насилие Кузьмы не поколебали чудесных свойств отступника. Он лишь похихикивал, вставляя в процесс едкие комментарии, а наутро щеголял бодреньким и свежим красавцем средних лет.

Поэтому в воскресенье Бабенко вынужден был объявить ему прощение по причине богопризнанной юродивости. Буддиста оставили в покое, а когда чудесные свойства стали появляться и у других апостолов, то и вовсе о нём позабыли.

У Чумикана заметили незапятнанность Armani.

Кирилл с двадцать третьего научился вызывать дождь, туман и прочую влажность, вплоть до минерального гейзера из песочницы на детской площадке.

Саврасов вдруг понял все языки мира и целыми днями теперь шарил по пустым квартирам в поисках иностранной литературы.

Даже Бабенко проявил в себе чудесный дар. Начав читать молитву, он впадал в такое приятное состояние, что с неба ему на голову начинал светить золотой луч. От этого во всех окружающих, кроме Чумикана, вдруг появлялось светлое чувство несомненной важности собственного существования в общем дизайне мироздания. И хотя по всем понятиям это была натуральная божья благодать, юродивый Фёдор подло называл её лучом анти-Нирваны.

Кузьма же получил свою силу последним. Он долго ждал, когда случится заветный миг гордости, и он, как другие, сможет непринуждённо сотворить что-нибудь такое эдакое. Но день за днём он просыпался обычным Кузьмой, слышал поезд, выходил на балкон, а потом весь день ждал и прислушивался к собственному нутру. Он даже перестал приходить на вечери в беседку, потому как нечаянно обрёл робость и стыд перед другими мужиками, доказавшими себе и другим что-то такое, чего в Кузьме пока было не сыскать.

Последний раз он страдал от похожего переживания в четвёртом классе, когда его позже всех принимали в пионеры. Все вокруг уже ходили с красными галстуками, чудно здоровались руками и смеялись, весело проживая отдельную, тайную от октябрёнка Кузьмы, жизнь советского удовольствия. Маленький Кузьма хмурился, сомневался и тогда упросил мать загодя купить ему галстук, чтобы самовольно одевать его в ночь под одеялом. Он решил принять себя сам в тайные ночные пионеры и переждать этим – пока не вырастет и на войне не докажет, что он был полный кавалер-герой, а все ошибались.

Поэтому взрослый Кузьма перестал выходить в беседку, заперся у себя на квартире и стал всячески делать вид, что занят там каким-то чудотворным занятием, о котором пока не время знать остальным. На самом деле он просто сидел на кухне, курил и смотрел на божью стопу за окном. От серьёзности своего намерения «не выходить – пока не проявится» Кузьма забывал питаться впрок и вспоминал об этом только к ночи, когда сильно хотелось спать и не терпелось поскорее дождаться завтра, а не тереть зубы об еду.

Прошло три дня. Кузьма уже просидел до обеда, наблюдая окно, когда в глазах у него потемнело, мир свернулся боком и обозначил падение в пол. Затем всё вспыхнуло и залетали светящиеся живые точки. «Чудо!» – обрадовался Кузьма и принялся ждать дальнейших мероприятий неподвижным телом. Но точки полетали ещё немного, а затем постепенно погасли одна за одной, так ничего и не произведя для перспективы. Кузьма осознал, что лежит на кухонном линолеуме и скорее всего упал туда со стула от голодухи. С досады он решил лежать на полу, не поднимаясь, до самой смерти, чтобы доказать напоследок миру, что он смог настоять на своём и не прогнулся.