Утес – 5000

Но сейчас что-то другое, а не простонародная опасливая злоба, заставило Кузьму остановить чужака на расстоянии. Угроза несомненно была, но она исходила не от носителя волшебной причёски. Кузьма сначала инстинктивно почувствовал опасное стечение обстоятельств, и только потом, прислушавшись к себе, вдруг понял. В данный момент больше всего он боялся, что с неба ударит молния, испепелив богопротивного содомита, несмотря на его неземную красоту волос. А молния, как ему было известно из одной передачи, всегда бьёт по площади, поражая заодно всех, кто беспричинно присутствовал рядом. Именно нависшая опасность неповинного испепеления электричеством в одно время с педерастом и заставила Кузьму определить безопасную дистанцию. «Хорошо хоть земля не влажная», – подумал попутно Кузьма, продолжая исподволь разглядывать яркого персонажа.

– Ты стой на десять метров – у нас по технике безопасности так положено. Понял? – проговорил Кузьма инструкцию.

– Чего там не понять. Стоять лучше, чем идти, – гибко поддержал тот.

– Вот и хорошо. А то шарахнет обоих без разбора.

– Меня нельзя шарахать – я пресса. Передайте там всем вашим. А то дошарахаетесь до уголовки, – храбро возмутился гомосек.

От такой неподкреплённой наглости Кузьма захохотал.

– Ты откуда взялся? – спросил он, отсмеявшись.

– С левого берега. Откуда ещё? – огрызнулся педераст.

– Как там дела, вообще?

– Готовимся к страшному суду и прочее, – начал отчитываться за неизвестное пришедший. – Федеральная программа покаяния, Министерство Последнего Дня…

– Как обычно, короче, – понял Кузьма.

– Многие верят, – возразил педераст.

– А ты чего? Я же вижу, что нераскаявшийся.

– Мне поздно, – притворно вздохнул собеседник, – сделанного взад не воротишь.

– Ой, ли? – с прищуром весело усмехнулся Кузьма.

До педераста вдруг дошёл двойной смысл сказанного им, и он тоже невольно хохотнул, смущённо отвернувшись и прикрыв рот ладошкой. От такого детского простодушия и девичьей кокетливости Кузьма вдруг вспомнил своё женатое время.

Когда-то, когда он ещё работал на Отопительном, жил Кузьма законной семьёй с одной милой девушкой. Вечерами в поздний послеработный отдых ему нравилось рассказывать ей про опасные вещи из техники безопасности на производстве, частью которого он был по штату слесаря-наладчика. Веским голосом он вспоминал ей устно, как у них на заводе смерть таится за каждым недовёрнутым болтом и криво собранным редуктором без верхней крышки. А главный инженер намеренно экономит на ТО и родных запчастях, оставляя работяг в опасности смерти и увечий. Жена пугалась и делалась серьёзной за супружью жизнь и конечности. Тогда Кузьма хохотал, называя её «доброй трусихой», а она смеялась вместе с ним оттого, что жизнь в мужских местах не так опасна и безрадостна, как она представила. Кузьме нравилось, что на свете есть такой ласковый женский человек с тонким телом, который искренне переживает за его благополучие.

Но потом подруги жены представили про неё другую жизнь, с непрестанно яркими впечатлениями и всеобщим вниманием, обеспечить которую должен был кто-то другой. Даже если бы Кузьма выиграл в лотерею миллион, то всё равно не был бы достоин такой женщины как она. От этого в семье пошли ругательства и прочий недобор.

В какой-то из дней жена встретила Кузьму на пороге с чемоданом, желая последний раз обвинить его в своём смутном неудовольствии. Она долго-долго говорила в одно предложение, заставляя Кузьму слушать, а потом замолчала. Затем она вдруг посмотрела на него тем испуганно-жалобным взглядом как когда-то давно, когда он уверял её, что завтра может жутко погибнуть с козлового крана во время ремонта, а она искренне не хотела быть одна.

«Скажи что-нибудь,» – попросила она.

Но Кузьма понимал, что не знает тех сложных липких слов, которыми смог бы остановить её:

«Я в тебя добро чувствую, дичь,» – тихо и неловко сформулировал он, заволновавшись от неизбежной разлуки.

Тогда жена ушла.