Утешительная партия игры в петанк

Пока она суетилась в кухне, тыкаясь куда попало, хлопая дверцами и громыхая ящиками, Шарль застыл в замешательстве.

Это был он, конечно, но он себя не узнавал.

Постарел, помолодел, стал мужественнее, но и женственнее, мягче что ли, а на ощупь такой колючий... Тряхнул головой, уже не беспокоясь, как лягут пряди, поднял руку к глазам, чтобы вернуться в привычное измерение, потрогал виски, глаза, губы, попробовал улыбнуться, чтобы побыстрее признать себя.

Сунул бутылку в один карман пиджака (как Богарт в «Сабрине») (но только тот не был бритый...) и блокнот в другой.

Забрал у нее корзину, уложил туда свою заветную «восемнадцатилетнюю» и проследил за ее указательным пальцем:

— Видите вон там маленькую серую точку? — спросила она.

— Вроде да...

— Это домик... Совсем маленький, для отдыха во время полевых работ... Ну вот, туда-то я вас и веду...

Поостерегся спрашивать зачем. Но она все-таки уточнила:

— На мой взгляд, идеальное место, чтобы собрать сведения, необходимые для признания отцовства...

Вот и последний рисунок. Ее затылок...

Тот самый, которого так мимолетно коснулась Анук и который он только что ласкал несколько часов подряд.

Было очень рано, она еще спала, растянувшись на животе, и в луче света, проникавшем через малюсенькое окошко, он увидел то, что, к его сожалению, оставалось скрытым в темноте.

Она оказалась еще красивее, чем он мог представить себе на ощупь...

Натянул одеяло ей на плечи и схватил блокнот. Осторожно отвел в сторону волосы, запретил себе еще раз целовать эту родинку, боясь разбудить ее, и нарисовал самую высокую вершину в мире.

Корзина валялась вверх дном, бутылка пуста. Сжимая ее в своих объятиях, рассказал ей, как добирался до нее. Начиная с детских игр в шары, вернее в разноцветные стеклянные шарики, и до Мистенгета, уцелевшего-таки в то утро, когда он, прижав его к груди, полуживой рухнул на асфальт...

Рассказывал ей об Анук, о своей семье, о Лоранс, о профессии, об Алексисе, о Нуну, признался, что полюбил ее с первой же минуты, у того огромного костра, что так и не отдал брюки, в которых был тогда, в химчистку, чтобы сохранить в карманах опилки, оставшиеся у него после ее первого рукопожатия.