Утешительная партия игры в петанк

Однажды вечером, поздно, он зашел в ординаторскую, чего с ним раньше никогда не случалось, кажется, ему понадобился листок бумаги... А она сидела там в темноте с зеркальцем в руке, верно, подкрашивалась.

Простите, сказал он, я зажгу свет? И он ее увидел. И в руке она держала вовсе не карандаш или губную помаду, а скальпель.

Она сделала большой глоток воды.

— Он встал перед ней на колени, обработал ее раны, и не один месяц ходил к ней потом... Он подолгу слушал ее, уверял, что Алексис повел себя абсолютно нормально. И более того, здраво и разумно. И что он вернется, как возвращался раньше. И что она, нет, она не была ему плохой матерью. Никогда. Что он, мол, много работал с наркоманами и те, кого любят, излечиваются легче, чем другие. А уж его-то, видит Бог, еще как любили! Да, — смеялся он, — Бог это видит. Вот если бы его кто так любил! Сыну ее хорошо там, где он сейчас, он все о нем разузнает и ей расскажет, а она должна вести себя как всегда. То есть просто делать то, что делала всегда, и, главное, самое главное, оставаться самой собой, потому что Алексис пойдет теперь своей дорогой, и, возможно, эта дорога уведет его от нее... Ну, на какое-то время... Вы верите мне, Анук? И она поверила и... Ты плохо выглядишь. Что с тобой? Ты весь бледный...

— Наверное, мне надо что-нибудь съесть, но мне... — Он попробовал улыбнуться, — в общем, я... У вас не найдется кусочка хлеба?

— Сильви, — пробормотал он, не переставая жевать.

— Да?

— Вы так хорошо рассказываете... Ее глаза затуманились,

— Это и понятно... После того, как она умерла, я только о ней и думаю... Днем и ночью ко мне беспрестанно возвращаются обрывки воспоминаний... Я плохо сплю, разговариваю сама с собой, задаю ей вопросы, пытаюсь понять... Ведь это она научила меня профессии, с ней связаны все мои профессиональные победы, и именно с ней я как ни с кем хохотала до слез. Она всегда была рядом, когда я нуждалась в ней, всегда находила те самые слова, которые делают людей сильнее... терпимее... Она крестная моей старшей дочери, и когда у моего мужа обнаружили рак, она, как всегда, оказалась на высоте... Со мной, с ним, с детьми...

— Он...

— Нет, нет, — просияла она, — он жив! Но ты его не увидишь, он посчитал, что лучше оставить нас одних... Так я продолжаю? Хочешь еще чего-нибудь съесть?

— Нет, нет, я вас... Я тебя слушаю...

— Так вот, она ему поверила, — говорила я, — и тут я увидела, увидела собственными глазами, на что способна любовь. Она распрямилась, перестала пить, похудела, помолодела, горе отпустило ее, ты вот говорил, что от нее горем пахло, а она стала прежней. Прежнее лицо. Те же черты, улыбка, веселые глаза. Ты же помнишь, какая она была, какие фортели выкидывала? Заводная, смешная, сумасшедшая. Как бесстыжая школьница, которая влетела в спальню к мальчишкам и избежала наказания... И красивая, Шарль. Такая красивая...

Шарль все помнил.

— И все это он... Этот Поль... Ты даже не представляешь, как я радовалась, глядя на нее. Думала про себя: наконец-то, Жизнь отдает ей должное. Она это заслужила... В тот момент я уволилась. Как раз из-за мужа... Он пошел на поправку и, затянув пояса, мы уже могли обходиться без моей зарплаты. И потом, дочь ждала ребенка, Анук вернулась, в общем... Все, решила, пора бросать это дело и заняться семьей... Родился Гийом, я снова стала жить, как нормальные люди. Без стрессов, без дежурств, не сверяясь с календарем всякий раз, когда куда-либо приглашают, без всех этих запахов... Подносы с едой, дезинфицирующие средства, кофе, кровь, лекарства... Все это я променяла на прогулки в сквере и пачки печенья... С Анук мы почти не виделись, время от времени созванивались. Все шло хорошо.

А потом однажды ночью она позвонила мне и стала говорить что-то невнятное. Единственное, что я поняла: она опять пьяна... На следующий день я поехала к ней.

Он написал ей письмо, которое она никакие могла понять. Просила, чтобы я, я, прочла его и объяснила. Что он там говорит, а? Что говорит?!! Он ее бросает или не бросает? Она была... просто убита. И я прочитала это...

Покачала головой.

— ...это дерьмо, приправленное всяческой тарабарщиной и заумью из лексикона психиатров... Вроде бы так все деликатно, сплошь красивые слова. Ну, как бы достойно, благородно, но на самом деле... просто подлость.

—Так что? Что? — молила она. — Что все это значит, как ты думаешь? Со мной-то что?

Что я могла ей сказать? Тебя просто нет. На, погляди... Ты больше не существуешь. Он настолько тебя презирает, что даже не считает нужным нормально объясниться... Нет... Я не могла. Я просто обняла ее и тогда, конечно, она поняла.

Знаешь, Шарль, я сто раз это видела и никогда этого не пойму: почему люди, которые блестяще выполняют свою работу и объективно делают столько добра, в обычной жизни оказываются просто подонками? А? Как это возможно? Где, в конце концов, где она, их человечность?