Утешительная партия игры в петанк

Я пробыла с ней весь день. Боялась оставить одну. Была уверена, что она в лучшем случае напьется до бесчувствия, а в худшем... Умоляла пожить немного у нас, в комнате девочек, мы не будем ее беспокоить и... Она высморкалась как следует, заколола волосы, утерла глаза, подняла голову и улыбнулась мне. Какой-то жуткой, застывшей улыбкой — в жизни никогда такого не видела.

А ведь ей было в тот момент... Ладно... Не будем об этом. Она постаралась растянуть ее надолго, эту свою улыбку. И, провожая меня, уверяла, что я могу спокойно ехать, и ничего такого она не сделает, что с ней и похлеще бывало, и теперь ее голыми руками не возьмешь.

Я сдалась, но с условием, что могу ей звонить в любое время дня и ночи. Она рассмеялась. И сказала, ладно. И добавила, что я настоящая зануда... И действительно, она держалась. Я была поражена. В то время мы стали видеться чаще, я очень внимательно к ней приглядывалась, белки глаз были нормальные, от пальто, которое я вешала сама, не пахло, никаких признаков... Она не пила... Молчание.

— Теперь я думаю, что именно это и должно было бы меня насторожить. То, что я тебе сейчас скажу, это ужасно, но, на самом деле, пока она пила, это означало, что она живет и хоть как-то... не знаю... борется, что ли... Знаешь... я столько всего тут передумала... А потом она вдруг сказала мне, что увольняется. Я как с неба свалилась. В тот день, я хорошо его помню, мы были с ней в чайной, потом прошлись по Тюильри. Была прекрасная погода, мы шли под ручку, и тут она объявила: все, я бросаю работу. Я замедлила шаг и долгое время молчала, ожидая продолжения... Я ухожу, потому что... или я ухожу из-за того, что... Но нет, больше она ничего не сказала. Почему, Анук, почему? — в конце концов выговорила я, — тебе же всего пятьдесят пять... Как же ты будешь жить? На что? А думала, прежде всего, «для кого» и «для чего», но не решилась сказать это прямо. Она ничего не ответила. Вот так.

А потом раздался шепот:

«Все, все... Они все меня бросили. Один за другим... У меня осталась одна только больница, понимаешь? И вот тут первой должна уйти я, иначе, я знаю, я этого не переживу. Чтобы хоть что-то в моей поганой жизни не причинило мне боль. Вот ты только представь, как меня будут провожать на пенсию, — ухмыльнулась она. — Забираю подарок, целуюсь со всеми, и... что потом? Куда иду? Что делаю? Помираю». Я не знала что ответить, но это было и не важно: она уже влезла в заднюю дверь автобуса и прощалась со мной через окно.

Сильви поставила стакан на стол и замолчала.

— А потом? — рискнул Шарль. — Это... это конец?

— Нет. Но... на самом деле, да...

Извинилась, сняла очки, оторвала кусочек бумажного полотенца, и испортила весь свой макияж.

Шарль встал, отошел к балкону, на сей раз повернулся к ней спиной, и вцепился в перила, как в леера.

Ему хотелось курить. Не решился. В этом доме человек переболел раком. Может, это и не было связано с курением, но как знать? Посмотрел на видневшиеся вдалеке башни и снова стал думать о тех людях, в Ренне...

Тех, кто никогда ее не любил. Не называл настоящим именем. Кто сделал ее ущербной, неполноценной пьяницей. Кто протягивал к ней руки, только для того, чтобы взять ее деньги. Те самые, которые она зарабатывала, запрещая больным умирать, пока Алексис сам застегивал портфель и вешал ключ на шею, но благодаря которым — и за это им большое спасибо — одним особенно тоскливым вечером, Нуну удался потрясающий спектакль-импровизация.

— Ну кончай, Сокровище, переживать из-за этих кретинов... Кончай сейчас же. Чего от них еще ждать, а?

И пошарив на кухне в поисках нужной ему бутафории, всех их изобразил.

Ну, прямо как живых.

Папаша ругается. Мамаша его утешает. Старший брат дразнится. Младшая сестра шепелявит. Дед заговаривается.

А старая тетка чешет спину после банок. А старый дядька пукает И собака тут, и кошка, и почтальон, и мсье кюре, и даже сельский полицейский, одолживший трубу у Алексиса... И все это было так весело, словно мы и правда отужинали в семейном кругу...

Он вдохнул поглубже бульварной свежести и, Господи, как же он не любил это слово, сформулировал то, что мучило его последние полгода. Хотя нет, вот уже двадцать лет:

—Я... Я тоже такой...

— Какой?

— Я тоже ее бросил...

— Да, но ты же очень ее любил...

Он обернулся, и она добавила, при этом на лице ее появилась насмешливая ямочка:

— Не знаю, почему я собственно сказала «очень»...

— Это было так заметно? — забеспокоился наш постаревший мальчик.

— Нет, нет, успокойся. Почти что нет. Примерно, как наряды Нуну...

Шарль опустил голову. От ее улыбки у него зачесались уши.