Утка с яблоками (сборник)

– Надоела мне эта пьяная финская морда, – заявила она, наплевав на пиетет перед иноземцем и невзирая на то, что остальные морды ненамного трезвее.

– Точно, – поддержал плохо держащийся на ногах Колька. – Пьяная финская морда! Как по-английски будет «пьяная морда»?

Все дружно наморщили лбы, хотя кое-кто в школе изучал вовсе даже немецкий. Вначале показалось, что азы, заложенные в школах и институтах, улетучились из всех голов одновременно и напрочь. Но настоящие знания не пропьешь, и общими усилиями, после споров и переговоров, построили словесную конструкцию: «drunken face», которую и озвучили в лицо ошалевшему от всеобщего веселья Финику. По-видимому, ничего оскорбительного для себя тот не почуял, потому что заулыбался еще радостнее, закивал и даже пару раз с сильным финским акцентом (то есть помножая каждую гласную на два, что финны, как известно, любят, впрочем, с согласными они так же поступают) повторил вышеупомянутую конструкцию. Это вызвало новый приступ гомерического хохота и повторений на разные лады: «drunken face», «drunken face»… Пока Лена, насмеявшись, не приказала жестким тоном, прямо как генерал Иволгин:

– Все, хватит! Всем спать!

(Ваша рассказчица чуть было не добавила: «Завтра ж на рыбалку!» Лена могла бы так сказать… лет семь спустя. А не сама, так кто-нибудь закончил за нее именно этими словами, потому что после Гайдая только фильмы Рогожкина растаскивают на цитаты).

Сосед увел с собой Андрюху с женой, остальные направились в выделенную им комнату. В столовой остались Лена, Люба и Димочка.

Так что же делать с заморским гостем? Койко-места внизу заняты. Димочка прав, остается только чердак с душистым сеновалом. Но запускать его туда опасно, Финик курит, уже пару раз из своей барсетки «Marlboro» доставал, дымил прямо в комнате, между прочим, даже разрешения не спросив.

Посовещавшись, ребята пришли к выводу, что его следует раздеть. И уже без карманов и барсетки препроводить наверх. Финик был несколько удивлен, когда Димочка начал стаскивать с него брюки, но сильно не сопротивлялся, все-таки в мокрых штанах ему не могло быть комфортно. Барсетку с сигаретами и зажигалкой отдал неохотно, хотя ему русским языком объясняли, что курение на сеновале опасно. В конце концов, отдал – видимо, дошло. С одеялом в одной руке и Фиником в длинных цветастых трусах в другой, Димочка поднялся на сеновал и положил второго на первое в непосредственной близости от Лениного супруга, который, хоть и не богатырского телосложения, но спал богатырским сном, храпя на всю Ивановскую. Погладив Финика по головке, посоветовав «sleep, sleep» и пожелав «good night», Димочка покинул чердак.

Люба дернулась было убрать со стола, но Лена ее угомонила:

– Завтра, все завтра. Давайте уже спать, – и отправилась в смежную комнату, где мирно сопела в подушку дочь, которую не разбудили ни вопли, ни хохот.

– Золотко мое, – прошептала с улыбкой Лена, подоткнула спустившееся с кровати дочери одеяло и, скинув сарафан, рухнула на постель и тут же уснула.

Проснулась она в начале восьмого, почуяв, что потянуло сигаретным дымком. Накинув сарафан, вышла в столовую, тут же прикрыв за собой дверь, чтобы дочку не разбудить.

Финик, в футболке и длинных расписанных «огурцами» трусах, пристроился на табурете возле стола, перебирая что-то в своей барсетке. Повернув к Лене уже совсем не веселую серую помятую физиономию, мяукнул что-то вроде «morning» и вновь обратился к барсетке, горестно вздохнув.

Димочка мирно спал, отвернувшись к стенке, а Люба, закрывшись одеялом с головой, только нос из-под него высунув, с некоторым испугом следила глазами за Фиником. Завидев Лену, прошептала:

– Ты чего так рано?

– А ты чего?

– Да я вообще, считай, не спала. Этот (неприязненный взгляд на интуриста) давно уж спустился. Вначале рюмками звенел, все капли-остатки в одну слил и выпил. Затем чай, что остался, из всех подряд чашек. Потом пирожные доел.

Лена глянула на пустую коробку – вчера в ней много оставалось.

– Вот гад! – озвучила она в голос. Уж очень Лена эти пирожные любила.

– Потом чайник весь до дна выхлебал, – продолжила Люба.

– Сушняк, – кивнула на это Лена.

– А после дымить стал. Курит и курит. И вздыхает. А ты же знаешь, ни я ни Димочка не курим, и дым я не переношу.

– Ну и сказала бы ему, чтоб не курил!

– А как? Я ж немецкий, и в школе, и в институте…

Лена съехидничала:

– А в самолетах тоже не летала? «No smoking», никогда не слышала?

– Ой, верно! Знала же, но забыла, – глупо рассмеялась Любка.

– А чего он вздыхает?

– А бес его знает. То выложит все из сумки, то обратно засунет. И все вздыхает.

Лена обернулась на Финика. Содержимое барсетки в очередной раз лежало на столе. Потрясая пустой сумкой, он, указывая на стол, с некоторой долей возмущения разразился тарабарской речью.

– Это он чего? – вопросительно кивнула Любе Ленка.

– А бес его знает, – повторила та. – Похоже, у него что-то пропало.

– Что?!