Уто

Звонит телефон. Звонит телефон. Нина вбегает в гостиную, бросается к аппарату, чтобы успеть снять трубку, уж не знаю, от кого она ждет звонка. «Да-да, – говорит она. – Конечно. Спасибо». – Кладет трубку и смотрит на меня. Спрашивает:

– Ты что, не слышал звонка?

Я поднимаю книгу, показываю: читал, мол, не слышал. Но ей все равно.

– Едем смотреть закат, – говорит она и выбегает из гостиной.

Я смотрю на небо, начинающее меркнуть, как экран выключенного телевизора. Голос Нины из коридора, ведущего в дальние комнаты: «Звонил Кришна, сказал, чтобы ехали смотреть закат. Скорее!»

Через две секунды Марианна с Джефом-Джузеппе уже в гостиной.

– Беги к папе, – говорит она и подталкивает его к барокамере. – Скажи, что мы едем. Быстрее. – И уже обращаясь ко мне: – Шевелись, Уто, а то не успеем.

Я поднимаюсь лишь потому, что вижу, как она возбуждена: глаза горят, светлые волосы разлетаются, она бежит к двери, возвращается, торопит меня и Нину. Нина, пока я зашнуровываю ботинки, успевает обуться, надеть шарф, шапку, пальто и перчатки. Джеф-Джузеппе и Витторио вылетают из-за дома, словно спасаясь от землетрясения. Марианна повторяет: «Быстрее, быстрее!» Увлекая меня с собой, все бегут к «рейнджроверу», я даже не пытаюсь сопротивляться.

В машине никто не разговаривает, все в судорожном ожидании. Витторио едет на большой скорости по дороге, покрытой снегом. Марианна, Нина и Джеф-Джузеппе на заднем сиденье, смотрят в окно. Ничего похожего на закат, но даже если бы и было что-то похожее, мне все равно не понять, к чему такая спешка. Я смотрю на профиль Витторио, стараясь обнаружить признаки раздражения, ведь его оторвали от работы, но их нет: кажется, он слишком занят своей ролью быстрого и аккуратного семейного водителя, собранного в движениях, сосредоточенного на дороге, по которой едет.

Зато Марианна сидит, как на иголках, смотрит на ребят, смотрит на меня, смотрит в окно, вся извертелась. Джеф-Джузеппе хлопает себя по коленям, точно играет на ударных, тоже смотрит в окно, тушуется, поймав на себе мой неприязненный взгляд. Нина здесь и не здесь, она смотрит в окно, но потом опускает глаза, надвигает на лоб шапку.

По-моему, они с Марианной все время тайно соревнуются, борясь за внимание Витторио: улыбки и разговоры о семейном согласии скрывают удвоенное напряжение в сети переменного тока. Нина – молчит, не ест, продолжает худеть, Марианна – говорит и говорит, наступает, множит свои победы, Витторио делает вид, что не замечает их соперничества, держит нейтралитет, занимая позицию точно посередине между двумя женщинами. Он соорудил контейнер для собственных чувств и рьяно, как сторожевой пес, охраняет его от всех сомнений. Я спрашиваю себя, сколько бы продержался этот спектакль в нормальном мире, за пределами Мирбурга. Спрашиваю себя: а может, я вижу все в искаженном виде оттого, что во мне столько желчи? А может, они и впрямь – идеальная семья?

Витторио повернул на шоссе, потом съехал на другую узкую дорогу, ведущую на вершину холма, и остановился на площадке перед большой виллой, облицованной красным кирпичом. Мы вышли из машины, подгоняемые Марианной: «Скорей, скорей!» По всему горизонту разливался густо-оранжевый свет. Солнце уже скрывалось за бескрайней белой равниной, оставляя за собой на небе разливы цветных рек и озер.

Мы смотрели в ту сторону, опираясь на деревянный парапет, внизу под нами начиналась долина. Марианна молчала, бросая на нас быстрые оценивающие взгляды, выбирала место, откуда лучше видно, раздувая ноздри, втягивала воздух, словно хотела втянуть в себя открывающийся вид.

Витторио стоял в позе художника – скрестив руки и одобрительно кивая головой. Нина и Джеф-Джузеппе стояли между ним и Марианной, Нина – внимательно-сосредоточенная, Джеф-Джузеппе – зачарованный, но стесняющийся это показать, потому и поглядывал на меня, проверяя, как я реагирую. Собранный, я стоял неподвижно, стараясь сосредоточиться на Ки и удержать центр тяжести на нижнем уровне.

Потом солнце нырнуло за горизонт, вместе с солнцем канул оранжевый разлив, и в небе остались серые облака, от светло– до темно-серых, цвета сепии. «Конец», – сказал Витторио, как говорят об окончании концерта или спектакля – с облегчением и одновременно с сожалением. Марианна по-детски, со своей привычной восторженностью, беззвучно захлопала в ладоши, в глазах у нее стояли слезы. «Мама, ты что!» – сказал Джеф-Джузеппе и смущенно взглянул на меня. Нина сделала вид, будто ничего не заметила, должно быть, уже привыкла к подобным сценам, и, судя по всему, они не доставляли ей удовольствия. Витторио подошел к жене, обнял ее, успокаивающе похлопал по плечу, поцеловал в голову.

В это время Нина оглянулась на виллу и вдруг со странным удивлением в голосе воскликнула: «Ой!» Мы тоже оглянулись, все разом: на террасе перед виллой стоял маленький старенький индус с длинными белыми волосами и длинной белой бородой, одетый в красно-фиолетовую тунику. Главная ассистентка и полумонахиня за его спиной нам слегка поклонились.