Уто

Снова повалил снег, снежные хлопья, впитывая желтый свет окон, становятся похожи на брызги вулканической лавы. У Марианны на лице улыбка-улыбка-улыбка, которой нет конца, как не было и начала (глаза уже не голубые, а каменно-серые, холодные, настойчивые, детские ямочки на щеках придают упрямому лицу ужасно капризное выражение).

Потом в доме воцарилась тишина, нарушаемая лишь гудением пламени и потрескиванием дров в камине. Все были в гостиной, где пахло детским мылом, тушеными овощами, еще теплым миндальным и кокосовым печеньем, корицей, имбирем, медом. Марианна поставила на стол последнюю вазочку, это была вазочка с фисташками, и тут вдруг подпрыгнула, повернулась, пронзительно закричала: «Приехали!»

За окнами четверка конусообразных горизонтальных лучей подтащила к площадке, где стоял запорошенный снегом «рейнджровер», тени двух автомобилей. Витторио бросился к выходу, зажег наружный свет: пространство от дома до двух машин под густо падающим белым снегом, до Витторио, бегущего к ним с огромным зонтом в руке, из черного и желтого, каким оно было минуту назад, превратилось в белое.

Марианна и Джеф-Джузеппе вышли в барокамеру встречать гостей, Нина – за ними. Я остался смотреть в окно на маленькую процессию, приближающуюся к дому, на гуру под зонтом Витторио, полного внимания к почетному гостю.

Через минуту все уже на веранде, здороваются с Марианной, Джефом-Джузеппе и Ниной, снимают пальто и обувь – гуру и две его ассистентки, лысый бородач с толстой дамой, тощий тип с пожилой дамой и более молодая пара, очень бледная; приветственные жесты накладываются на приветственные жесты, разноцветные ткани касаются разноцветных тканей, краски вперемежку, как в перенаселенном аквариуме.

Стеклянная дверь раздвинулась, и в гостиную хлынули звуки и голоса, идет обмен любезностями, комплиментами, прикосновениями, звучит негромкий смех, кто-то кого-то называет уменьшительным именем. На гуру малиновая туника, остальные одеты в персиковые и абрикосовые тона, на ком-то одежда лилово-розового цвета. Гости принесли с собой переливы красок.

Я отступил было на шаг, но делать нечего, их взгляды обращаются в мою сторону, сходятся на мне.

МАРИАННА: Свами, это Уто.

ГУРУ: Да-да.

(Невероятно белые волосы и борода, в острых черных глазках участливое равнодушие. Кивая головой, он двигает нижней челюстью и шевелит губами, будто что-то жует: может, он жует одобрение, взвешивает взаимоотношения с остальным миром.)

МАРИАННА: Ты его уже видел, когда мы приезжали к твоему дому смотреть закат.

ГУРУ: Да-да.

(Легкий поклон, доброжелательная улыбка, соединенные в приветственном жесте ладони.)

Я отвечаю ему, как при первой встрече, приветствием в стиле айкидо; замечаю вспышку с трудом подавленного раздражения в глазах Витторио.

Гуру тихо, нараспев, говорит: «Хорошо, хорошо» и, не переставая улыбаться, уже смотрит мимо меня, проходит дальше в гостиную. Несмотря на бледность и худобу, он кажется мне не таким слабым, как когда я видел его в первый раз на террасе его дома; по-моему, у него хорошее настроение, и он не похож на человека, за жизнь которого все опасаются, считая, что он не сегодня-завтра умрет.

Остальные в своих одеждах разного кроя и разных линялых тонов тоже здороваются со мной; им я отвечаю рассеянным кивком головы. Но вид у меня любезный, и в путанице взглядов и перемещений по гостиной мне удается заметить удивление Марианны, Витторио, Джефа-Джузеппе и Нины, не ожидавших от меня такого. Я настолько приучил их к своей полной закрытости, что им кажется невероятным, что, когда со мной здороваются, я отвечаю, не ворочу носа, не стараюсь поскорее улизнуть. На мне даже нет темных очков, я не прячу глаз.

Само собой, девяносто девять процентов внимания сосредоточено на гуру, на малейшем его шаге, жесте, слове, за ним следуют взгляды, вздохи, улыбки, обрывки фраз, шеи у всех вытянуты в его сторону, головы наклонены, чтобы легче было прислушиваться, внимательные глаза, лицевые мышцы напряжены, все готовы поддакивать.

Гуру останавливается перед камином, смотрит на огонь, смотрит на потолочные балки, на светильники, на окна.

– Хороший дом, – говорит он. – Открытый для энергии, верно?

У него манера говорить, не выделяя слова, не заботясь, слушают его или нет, а с учетом его индийского акцента и постоянного жевания получается что-то вроде гудения большой мудрой пчелы, которое смешивает все звуки, создавая сплошной фон. Я внимательно его изучаю, ведь ясно, что нужно было тренироваться много лет, чтобы достигнуть такого результата. Вот где настоящая техника воздействия! Вроде бы и ненавязчивая, предоставляющая другим большую часть усилий. Полная противоположность Витторио, который обожает произносить слова с нажимом, усиленно их подчеркивать, показывая, что искренне верит в то, что говорит.