Уто

Единственными, кто не принимал участия в общем пиршестве, были мы с Ниной: она, мучаясь своей анорексией, по обыкновению тайком прятала за занавеску полную еды тарелку, принесенную ей отцом, я же не ел просто потому, что есть мне расхотелось, как расхотелось вообще здесь находиться. Джеф-Джузеппе ел, склонив голову над тарелкой Витторио отдавался еде целиком, может, это хоть как-то поддерживало его в сложных отношениях с миром. Марианна время от времени проглатывала какую-нибудь ерунду для отвода глаз, чтобы только не выделяться среди своих гостей, с их восторгами по поводу каждой распаренной изюминки или каждой ложки кунжутного крема. Она была целиком поглощена своей ролью хозяйки дома: ни на мгновение не переставала следить за тем, чтобы гуру не испытывал неудобств, чтобы тарелка и бокал его были полны, чтобы каждый из ее гостей мог попробовать любое блюдо на столе, чтобы всем ее гостям было хорошо, и они остались довольны. Она волчком вертелась вокруг стола, без устали сновала взад и вперед, шепотом давала указания Джефу-Джузеппе и Витторио, как только ей казалось, что следует пополнить угощение. Она вслушивалась в каждое слово, произнесенное гуру, но то, что говорили его ассистентки и другие гости, тоже не пропускала мимо ушей и стремилась заполнить каждую паузу в разговоре историями из семейной хроники Фолетти или какими-нибудь простыми, но глубокомысленными сентенциями, которые она старалась произнести смиренным и страдальческим тоном, в точности скопированным с гуру.

Трапеза окончена, на столе остаются лишь два-три печенья, несколько сиротливых фиников, курага да" глоток пастеризованного виноградного сока на самом донышке винной бутылки. Гуру осторожно смахивает с себя крошки, потом поднимается с помощью Марианны и ассистенток, усаживается в удобное кресло и, подобрав под себя ноги, принимает позу лотоса. Он доволен едой, приемом, домом, проведенным здесь временем, звучащими вокруг голосами, устремленными на него взглядами, а главное – самим собой. Все собравшиеся тоже рассаживаются на диванах, в креслах, а некоторые прямо на полу, они стараются держаться поближе к гуру, но и не стеснять его. Впрочем, гуру вроде бы вовсе не намерен говорить, он оглядывается вокруг с таким видом, словно ждет, что сейчас его будут развлекать.

Марианна поднимается с пола, опускается на колени возле гуру и что-то шепчет ему на ухо. Потом она подходит к Джефу-Джузеппе и тащит его к роялю. «Джеф сейчас сыграет "Fur Elise" Бетховена».

Джеф-Джузеппе в растерянности, но, приученный долгими годами муштры вести себя как пай-мальчик, он покорно садится на банкетку и разминает пальцы. Все улыбаются и аплодируют, чтобы подбодрить его, даже гуру тихонько ударяет в ладоши, Марианна оглядывает присутствующих, в ее глазах и торжество, и беспокойство, и желание скрыть свои чувства.

Джеф-Джузеппе начинает играть, он играет по-школярски, неуверенно, с запинками, хоть и наизусть, не выдерживая темпа и проглатывая ноты, случается, его пальцы просто соскальзывают с клавиш. Но его слушатели преисполнены бесконечной доброжелательности, у них и в мыслях нет отнестись к его игре критически или с иронией. Они слушают в полной тишине, сосредоточенные, растроганные, заинтересованные, словно перед ними выдающийся исполнитель, который доставляет им истинное наслаждение, и они благодарны ему до слез.

Джеф-Джузеппе заканчивает пьесу, встает, он весь красный и кажется одеревеневшим после пережитого напряжения. Гуру сияет от счастья, смеется, говорит: «Молодец, молодец!», бьет в ладоши вместе со всеми. Поздравления, похвалы, одобрительные восклицания, ободряющие жесты – все дышит горячим участием и вместе с тем проникнуто холодноватой отстраненностью, чувства кажутся сложными, но по сути примитивны до ужаса. Прилив к роялю и обратный отлив: я чувствую, как погружаюсь в какую-то странную, приторную, бездонную грусть. Джеф-Джузеппе сконфуженно кланяется и садится обратно в угол, продолжая принимать улыбки, благосклонные взгляды и комплименты.

Витторио испытующе поглядывает на меня, он сидит метрах в пяти-шести от меня, в его взгляде сквозит беспокойство, видимо, эта приторная атмосфера все же смущает его и он чувствует себя неуютно среди всех этих людей, которые в десять раз старше его, и слабее, и простодушнее, и возвышенней, и убежденнее, и не так привязаны к жизни. Я пересаживаюсь подальше от него – так, чтобы между нами оказалось побольше других гостей.

Тем временем поднимается Марианна и идет к роялю. «Я попробую сыграть один из ноктюрнов Шопена, – заявляет она. – Мне кажется, я помню его наизусть». Она произносит это по-детски жеманно, садится на банкетку в заученно изящной позе, аккуратно прижимая локти к телу; чувствуется, что так же она садилась за инструмент много лет назад, когда была еще девчонкой, худой и сентиментальной. Я бы предпочел не видеть ее, выйти куда-нибудь, пока она не закончит.