Утоли моя печали

С. не получил никакого взыскания. Те, кому я рассказывал об этом допросе, полагали, что либо Антон защитил мастера золотые руки, либо тот сам стукач и отбрехался, что затеял разговор для провокации.

* * *

Антон Михайлович был не только начальником института, но и автором одного из трех или четырех проектов абсолютно секретного телефона. Каждая из таких разработок велась в особой лаборатории.

Некоторые из них основывались на американских системах искусственной речи «Вокодер». Молодой инженер-заключенный Валентин Сергеевич Мартынов придумал свою оригинальную систему выделения и кодирования основного тона речи, сулившую значительные преимущества по сравнению с американскими, т. е. теми, которые были уже опубликованы в американских изданиях; Антон Михайлович сперва заинтересовался, но потом решил, что это потребует значительной перестройки начатой работы без полной гарантии успеха.

— Задумано прелестно, однако попахивает прожектерством. Нечего нам тут изобретать велосипеды и самовары. Покажите мне хоть что-либо подобное в «Journal of Acoustical Society»… He покажете?.. Ну так занимайтесь своей плановой работой. И не лезьте поперед батька в пекло.

Пылкий Валентин, влюблявшийся в каждую свою новую выдумку, а в этом проекте уверенный вдвойне, т. к. его одобрили уже несколько серьезных специалистов, стал петушиться:

— Да помилуйте, что же это такое?! Всюду пишут, по радио говорят о наших приоритетах, чтоб не поклонялись иностранщине… А тут, когда мы действительно можем разработать совершенно оригинальную систему, вы отсылаете меня к этому джорнэлу… Да что я в нем не видел? Да это же низкопоклонство настоящее получается…

Антон Михайлович покраснел пятнами и заговорил зловещим фальцетом:

— Извольте немедленно прекратить эту клоунаду! Вы получили приказание. Вы забываете, кажется, где находитесь! Никаких возражений я не потерплю.

На другой день Валентина отправили в карцер на десять суток.

Абрам Менделевич объявил, что он наказан за нарушение дисциплины.

Вернулся он из бутырского холодного карцера синевато-бледным. Он и раньше отличался худобой, а тогда стал скелетно тощ. Сергей К. говорил, что у него на животе позвонки проступают.

…Военнопленные немцы работали на строительстве и непосредственно в помещении шарашки, настилали полы в коридорах, оборудовали котельную, уборные, даже некоторые кабинеты. И в подвалах, и в коридорах стояли шкафы со все еще недоразобранными архивами берлинских лабораторий «Филипс». Среди наших спецзека было тогда уже несколько немцев — инженеров и техников. Они, так же как я, переговаривались с пленными на ходу в коридоре, уславливались о встречах в подвале. Иногда мы вели с ними простейший обмен: мы давали селедку и папиросы (нам полагался спецпаек: по 1-й категории — «Казбек», по 2-й — «Беломор», по 3-й — «Север»), а они где-то добывали водку, бритвенные лезвия, заграничные носки. Некоторых я знал в лицо, на их вопросы отвечал, как полагал обязательным для работника спецобъекта, блюдущего «гостайну»: мол, я — переводчик, перевожу всякую научную литературу, а что здесь делают — не знаю и не понимаю. Можно было не сомневаться, что их земляки более откровенны. В одном из ночных разговоров с Антоном Михайловичем я спросил:

— Вот мы на свиданиях с родственниками не смеем даже намекать, где находимся. Каждую бумажку после работы кладем в сейф. Всё тайны. А как же военнопленные?

— Сия проблема вас не должна беспокоить. Есть кому об этом заботиться. Уж поверьте мне, они свое дело знают, соображают неплохо и ни в чьих советах не нуждаются.

Вскоре один из наших немцев радостно сказал мне:

— А я сегодня своими глазами видел открытку с немецкой маркой. Помните, у военнопленных был бригадир, такой высокий блондин, лейтенант? В прошлом месяце его увезли с целой партией… Сказали, на родину. Никто не верил. А вчера некоторые получили открытки и письма. Лейтенант написал из Дортмунда. Просто не верится… Отсюда уехал домой, в Германию.

Об этом узнали некоторые зеки, наперебой матерились — вот что значит «гостайна»!

И опять был ночной разговор с благодушествующим Антоном Михайловичем:

— А ведь теперь можно с точностью плюс-минус два-три дня сказать, когда именно американская разведка подробно узнала о нашем институте. — И я рассказал об открытке лейтенанта, которую, мол, сам видел у военнопленных.

Он зло нахмурился, застучал пальцем по столу. Мы были наедине.

— Вот что, дражайший, я вам уже говорил достаточно ясно — не суйтесь не в свое дело. Если я — начальник объекта — вынужден пользоваться этими фрицами, значит, для этого есть достаточные основания. Не могу я вам все объяснять… Вы же взрослый человек, должны бы уже сами понимать… Так вот, я вам приказываю — это вы понимаете? — приказываю раз навсегда прекратить разговоры на подобные темы. Пользы вы никому не принесете, а навредить можете, и весьма сильно, прежде всего себе самому. Не спрашиваю даже — понятно ли. Приказываю!

Больше я об этом не заговаривал. Колебался, не написать ли в ЦК, но не решился и презирал себя за беспринципность.