Утоли моя печали

– С удовольствием… Становится душно, отчего-то бросает в пот.

– Меня тоже всегда… бросает в пот, – признался представитель и пошел к ванной, на ходу расстегивая куртку. – Вы потрете мне спинку, Гелий?

Будто под гипнозом, Карогод двинулся следом за ним, не отрывая взгляда от обтянутых голубым полотном ягодиц, и натолкнулся на торец открытой Скворчевским двери. Ударился подбородком, так что из глаз брызнули искры…

И сквозь них заметил участливо-испуганное холеное и бабье лицо.

Крик вырвался откуда-то из области солнечного сплетения; крик ужаса и омерзения. А в голове языком беззвучного пламени восстала единственная мысль – Боже Правый!

Пересиливая брезгливость, Карогод со всей силы толкнул в спину Скворчевского и плотно закрыл дверь, защелкнул наружный шпингалет. И подломившись, упал на колени, схватил, измял свое лицо…

– Боже Правый! Что же это?! Затмение… Он вспомнил пророчество Матки и еще раз ужаснулся, на сей раз от того, что был предупрежден юродивым и забыл об этом. Забыл! Хотя надо помнить его слова каждую секунду!

Отполз от двери, за которой нежно постукивал пальчиком Скворчевский, и ощутил твердое желание убить его. Пистолет лежал в сейфе с кодовым замком. Жесткими, непослушными от бешенства руками Гелий покрутил фишки, выставил цифры и потянул ручку – что-то не так. Проверил, нашел и исправил ошибку, но сейф не открывался. Искать еще одну уже не хватало ни выдержки, ни дыхания мощный спазм перехватил горло, лицо наливалось кровью, в голове зазвенело. Хапая воздух ртом, Гелий побрел к двери, еще раз ударился, теперь о стену. Ощупью, будто во тьме, он наконец отыскал выход и вывалился в коридор.

– Боже… Правый…

Чужой, сиплый голос показался ему громовым. Гелий понял, что нельзя разговаривать, тем более произносить имя – Бог. Это пришло как откровение: словно кто-то незримый и вездесущий подсказывал ему – нельзя! Погаными устами касаться этого имени нельзя! Не смей!

Без оглядки, опасаясь превратиться в соляной столп, Гелий двинулся вперед, не соображая, куда идет и зачем, чувствуя лицом едва уловимую струю свежего воздуха среди смрадной вони подземелья. Мимо него проходили Широколобые, женщины-связистки и монтажники из ремзоны, однако теперь все стало безразличным – только бы не потерять эту путеводную, воздушную нить. Ему казалось, что сквознячок этот тянется с поверхности земли и что он скоро выйдет на открытый воздух, но вскоре Гелий очутился перед комнатой, где помещался юродивый Прозоров. И тут он открыл загадку воздушного потока, вернее, нашел исток: вокруг двери медленно вращалось отчетливо видимое колесо, круг, сотканный из марева, и космы этого зримого воздуха срывались с его периферийной части и, подхватываемые смрадной вентиляцией, разносились по галерее.

Карогод вошел в это коловращение и тотчас же почувствовал головокружение, словно хватил кислорода. Оно было приятным, убаюкивающим, но тот же вездесущий вселил, ввел, как инъекцию, чувство опасности – нельзя! Еще немного, и сгорят, обуглятся легкие, полопаются сосуды… Гелий всунул карточку-ключ и головой боднул дверь, вываливаясь из опасного круга…

Юродивый стоял у противоположной стены и, словно дирижер, вращал руками, вздымая все выше и выше звук незримого оркестра. Делал это легко, самоуглубленно, прикрыв глаза от удовольствия, и потому не увидел Гелия. А тот у порога повалился на колени, протянул руки:

– Спаси, Матка! Спаси меня, Матка! Я погибаю! Дирижер взмахом рук снял звучание всех инструментов, и вместе с тишиной открылось дыхание.

– Как ты назвал?.. Я не Матка! И не могу быть ею!

– Прости, оговорился! Думал так о тебе и сказал… Спаси меня, ясновидец!

– Отчего тебя спасти? Я не спаситель. – Прозоров сердился.

– Все, что ты предсказал – сбылось! Или нет, почти сбылось… Во мне это было! Сидело! И сейчас я чуть не перешагнул порог…

Матка поднял глаза и слегка отшатнулся.

– Да, вижу… Ты почувствовал в себе тягу к содомскому греху. Я же говорил: не испытаешь любви к женщине – ты пропал! Какая мерзость!

– У меня только все начиналось! – застонал Карогод. – Женщина, которую мог бы… к которой что-то тянуло… Она сбежала! Спаси меня!

– Спаси ты меня, – не попросил, а потребовал Прозоров. – Ты сильный и властный, ты устоял перед искушением дьявола. Уведи меня от зубовного скрежета мертвых душ. Спасешь – и сам спасешься. Все в твоих руках.

– Хорошо… Что я должен сделать, говори.

– Знаешь, что…

– Грязная зона? Дети?

– Это не дети! Детей рожает женщина, чистая или грешная, – все равно рождаются ангелы.

– Откуда они? Из пробирок? Искусственные?

– Я знаю, это дети Асмодея… Но не вижу, как они появились. Все покрыто мраком. Только слышу зубовный скрежет.

– Но у них нет зубов! Нет даже молочных зубов! Я вспомнил – нет! Красные десны, как у стариков…

– Боже мой, доктор! При чем здесь зубы?

– А если они!.. – Гелия осенило. – Если их родили эти… Широколобые?

– У них нет земных родителей… И потому это начало конца духа человеческого.

Карогод вскочил на ноги и забегал по комнате. Изумление и гнев, два эти чувства, соединившись, начали гореть ядовитым, смертельным огнем.