Утопия-авеню

– Две тысячи человек! – прокричал Грифф на ухо Дину, перекрывая шум за кулисами театра «Меркурио». – Четырнадцать месяцев назад я играл у Арчи Киннока, а теперь… Разбуди меня! Мне все это снится?

Дин похлопал Гриффа по плечу и продолжил жадно глотать воду. Потный, охрипший и совершенно вымотанный, он тем не менее торжествовал и – временно – был несокрушим. Последние крики и аплодисменты предназначались не только всей группе, но и новой песне Дина «Крючок», которой еще требовалась доработка. Но зрителям песня понравилась не меньше, чем «Темная комната» и «Мона Лиза». Аплодисменты переросли в размеренную овацию, будто великан бил в ладоши: хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп…

Появился Левон:

– Третий выход на бис? Публика требует.

Эльф сделала пару глотков из фляжки и сказала:

– Я готова.

– Я не собираюсь отказывать двум тысячам римлян, – сказал Грифф.

– Ага, это невежливо, – добавил Дин. – Джаспер, ты как?

– Согласен, – ответил Джаспер.

Пришел Энцо, улыбчивый, как промоутер на последнем концерте прибыльного турне.

– Друзья мои, вы фантастические!

– И публика тоже, – сказал Дин. – Все как с ума посходили.

– В Англии вы… – Энцо жестом закрыл рот на замок, – а в Италии мы… – Он встал в драматическую позу. – Мы все показываем. Этот шум – шум любви!

– А ведь мы поем на чужом для них языке, – изумленно сказала Эльф. – Представляете, как бы английские зрители восприняли итальянскую группу? Уж явно не с таким энтузиазмом, – кивает она на зал.

– Они изучают слова, – объяснил Энцо, – но чувствуют музыку. Твои песни, Эльф, говорят: «Жизнь – грусть, жизнь – радость, жизнь – эмоции». Это всем понятно. Джаспер, твои песни говорят: «Жизнь – странная, чудесная мечта». Это тоже всем понятно, все это чувствуют. А твои песни, Дин, говорят: «Жизнь – это бой. Жизнь трудна, но ты не одинок». А ты, Грифф, барабанщик intuitivo[126]. И ваш итальянский промоутер – гений.

Какой-то мрачный тип зашептал Энцо на ухо.

– Он просит, – перевел Энцо, – чтобы вы исполнили еще одну песню, иначе публика разнесет зал.

– Мы уже сыграли весь альбом, – сказал Грифф.

– И все заготовленные каверы, – добавил Дин.

– Давайте исполним новую песню Джаспера, – предложила Эльф. – Согласны?

Все и Левон сказали «да».

– Я ее объявлю, – вызвался Дин. – Энцо, как сказать по-итальянски «мы вас любим»?

Он заставил Энцо повторять, пока не затвердил фразу наизусть. Группа вышла на сцену, и зал взревел, как Годзилла. Джаспер взял гитару. Грифф сел за барабаны, Эльф – к фортепьяно. Дин наклонился к микрофону:

– Grazie, Roma, – anche noi vi amiamo…[127]

– Дин, я хочу тебя, беби! – выкрикнула какая-то девушка.

Или: «Я хочу от тебя беби»?

– Grazie tutti[128], – сказал Дин. – Ну что, еще одну песню?

Зал взвыл: «S-ì-ì-ì-ì-ì-ì-ì-ì!» и «Да-а-а-а-а-а-а!»

Дин приложил ладонь к уху:

– Che cosa?[129]

Зал взревел громче «Кометы-4» на взлете.

«Это наркотик, – подумал Дин. – А я – наркоман». Он посмотрел на Эльф. Выражение ее лица говорило: «Да-да, ты умеешь очаровывать».

– Ладно, Рим, так и быть. Наша следующая песня – действительно последняя.

Разочарованный стон пронесся по всей Земле и ухнул в бездну.

– Но я обещаю, что очень скоро мы снова приедем в Италию.

Стон вынырнул из бездны и превратился в восторженный крик.

– Это песня Джаспера. «Ночной дозор».

Хлопали пробки шампанского. Аромат лилий кружил голову. Чередой подходили добрые друзья Энцо. Добрых друзей у Энцо было полгорода. Один из них столкнулся с Дином в сортире и угостил длинной дорожкой превосходного кокаина. В мозгу Дина взорвалась галактика. Шампанское превратилось в красное вино. Гримерка сменилась VIP-зоной ночного клуба, из тех, о которых Дин раньше только мечтал: огромные хрустальные люстры, женщины в брильянтах – все как в кино про Джеймса Бонда. Мужчины курили сигары, кучковались и что-то оживленно обсуждали. Какой-то итальянец, будто сошедший с картины, что-то нашептывал на ухо Эльф. Она улыбалась. Дин выразительно посмотрел на нее, мол, что, поймала рыбку? Ответный взгляд Эльф говорил: «Ну а что такого?» Добрый друг Энцо с кокаином увел Дина еще в один сортир и угостил еще одной дорожкой. Джазовое трио исполняло «I’ve Got It Bad (and That Ain’t Good)»[130]. Внезапно появились Левон и Энцо, оба хмурые. Они подошли к Эльф и что-то ей сказали. Выражение лица Эльф изменилось. Она зажала рот руками. Левон был весь какой-то осунувшийся. Итальянский красавчик испарился.

Дин сообразил, что кто-то умер.

– Что случилось? – спросил он.

Эльф открыла рот, но сказать ничего не смогла.

– Племянник Эльф, – сказал Левон. – Сынишка Имоджен, Марк. Умер в колыбели. Вчера ночью.

Веселье в клубе продолжалось как ни в чем не бывало.

– Господи! – воскликнул Дин. – Целые сутки прошли!

– Секретарша мне только что сказала, – объяснил Энцо Эндрицци. – Международная телефонная связь не очень хорошая…

Эльф тяжело дышала. Ее трясло.

– Мне нужно домой.

– Мы вылетаем завтра днем, – напомнил ей Левон.

– Нет, я лечу утром, первым рейсом, – сказала она Дину.

Левон посмотрел на Энцо. Промоутер кивнул: