Утопия-авеню

Ползет время. Заслонка внизу открывается. Завтрак почти такой же, как ужин. Хлеб черствее. Вместо воды – кофе в алюминиевой кружке, но пена на поверхности похожа на смачный харчок. Дин думает, как бы его оттуда выловить и выпить кофе, но представляет, какое удовольствие это доставит Ферлингетти, и не прикасается к кружке. А вот обыватели, средний класс, всякие там Клайвы и Миранды Холлоуэй, всю жизнь считают, что каждый полицейский – примерный страж закона. В памяти Дина невольно всплывает услышанный недавно лозунг:

Копов нахер!

Копов нахер!

Копов нахер!

Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!

Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!

Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!

Дина разбудил дверной звонок в квартире на Четвинд-Мьюз. Голова раскалывалась. За день до этого группа играла на каком-то фестивале в чистом поле, неподалеку от Милтон-Кинс. Эльф уехала в Бирмингем, навестить Имоджен, Лоуренса и новорожденного племянника, Марка. Дин, Грифф и Джаспер вернулись на Зверюге в Лондон, закинулись колесами и пошли в клуб «Ad Lib». Джаспер с девушкой из олимпийской конноспортивной команды уехали к ней в Далич, Грифф ушел с коммивояжершей из «Эйвон», а Дин попытался обаять полукиприотку с насмешливыми глазами, но тут явился Род Стюарт и умыкнул ее у Дина из-под носа. К двум часам ночи от моря телок в клубе осталась жалкая лужица. Дин пошел домой пешком, уныло размышляя, что «свингующие шестидесятые» совсем не такие, как их описывают газеты. Если уж даже музыкант, которого показывали в телике не один раз, а целых два…

Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!

– Эй, Дин! Открывай! Я ботинки вижу!

Кенни Йервуд. Совесть заставила Дина подойти к двери. Его бывший закадычный друг жил теперь в Хаммерсмите, в коммуне, с девушкой по имени Флосс, которая обожала чечевицу и гадание на картах Таро. Дин был в гостях у своего однокашника по художественному училищу, участника распавшейся группы «Могильщики», ровно один раз. Кенни сыграл ему пару посредственных песенок собственного сочинения, предложил Дину их доработать, записать с «Утопия-авеню» и авторами указать Йервуда и Мосса. Дин посмеялся над шуткой, а потом понял, что Кенни говорил серьезно. С тех пор они больше не встречались. Кенни несколько раз звонил, но Дин для себя решил, что ему некогда перезванивать. Потом Грифф попал в аварию, и Кенни вообще вылетел у Дина из головы.

– Открывай, – заорал Кенни в щель почтового ящика, – не то я сейчас как дуну, так весь ваш дом и разлетится!

Дин распахнул двери и изумленно уставился на Кенни. Вместо бывшего грейвзендовского мода на пороге стоял хиппи из западного Лондона: кафтан, пончо, длинные волосы перехвачены повязкой.

– Сколько ни бегай, от меня не скроешься.

– Доброе утро, Кенни. Флосс, как дела?

– Утро давно прошло, – сказал Кенни.

– И скоро начнется демка, – сказала Флосс.

– Что-что? Какая демка?

– Самая крупная демонстрация десятилетия, – ответила Флосс. – Митинг протеста. Против американского геноцида во Вьетнаме. Собираемся на Трафальгарской площади и маршем идем к посольству США. Пойдешь?

Дин считал, что если правительство Соединенных Штатов, горя желанием превратить несчастную азиатскую страну в ад, отправляет на смерть десятки тысяч американских парней, то никакие марши по Оксфорд-стрит американцев не остановят. Не успел он об этом сказать, как по ступеням на крыльцо взошла девушка с пачкой «Мальборо».

– Привет, Дин. Меня зовут Лара. Пойдем, по дороге поговорим. А то пропустим Ванессу Редгрейв.

Лара выглядела яркой наклейкой на фоне серого мартовского полдня. На ней была распахнутая черная парка, джинсы и сапоги. Черные волосы перемежались алыми прядями. Она выглядела готовой ко всему. В Дине взыграла нерастраченная страсть.

– Сейчас, только куртку возьму.