Утопия-авеню

– Сделаем. Мой добрый друг – брат босса авиакомпании «Алиталия»…

Эльф смотрела на всех невидящими глазами.

– Поехали в гостиницу, – сказал ей Дин. – Тебе надо собраться, и все такое. А я посплю у тебя на диване.

В камеру входит вечер. Зарешеченный прямоугольник неба оранжевеет, потом становится коричневым, как чума. Тело болит и ноет от побоев. Над дверью загорается тусклая лампочка. «Восемь вечера? Девять?» Часов нет, их отобрали.

«Похоже, придется здесь ночевать», – думает узник.

Интересно, остальные тоже в одиночных камерах? Самолет, на котором они должны были лететь из Рима, уже приземлился в Хитроу.

А Эльф – у Имоджен, в Бирмингеме.

«У меня неприятности, – думает Дин, – а у бедной Имоджен горе».

В ту ночь ни Эльф, ни Дин не спали. Эльф рассказывала, как после рождения малыша три раза ездила к Имоджен в гости; в последний приезд Марк уже гукал тете. Она рыдала. Дин подумал, что, может, ей хочется побыть одной, но Эльф попросила его остаться. Они вздремнули часок, а потом приехало такси.

Наверное, Эльф думает, что они уже в Лондоне.

Отсутствия Дина и Джаспера пока никто не заметит. Сосед Гриффа по квартире тоже не станет поднимать тревогу. Завтра Бетани почует неладное и, может быть, дозвонится Энцо Эндрицци после обеда. Ну, после этого кинут клич… Наверное. Заслонка у пола сдвигается в сторону, в отверстие просовывают поднос. Дин опускается на колени рядом с дверью, спрашивает:

– Эй, где мои друзья? Где мой адвокат? Сколько мне здесь еще…

Заслонка закрывается. Шаги в коридоре стихают.

Два куска белого хлеба, намазанные маргарином. Пластмассовый стаканчик с теплой водой. У хлеба вкус бумаги. У воды вкус мелков. «Ага, восхитительная итальянская кухня».

Проходит время. Заслонка открывается.

– Vassoio, – произносит мужской голос.

Дин садится на корточки поближе к двери:

– Адвокат.

Голос повторяет:

– Vas-soi-o.

– Ферлингетти. Фер-лин-гет-ти.

Заслонка закрывается. Звенят ключи. Лязгает тяжелый дверной замок. В камеру входит здоровенный надзиратель со здоровенным носом, здоровенными усами и здоровенным пузом. Он поднимает поднос, показывает на него и говорит Дину:

– Vas-soi-o.

– Vassoio. Поднос. Понял. Адвокат? Ферлингетти? Посольство?

Надзиратель сопит, что, похоже, означает: «Размечтался!»

– Grazie mille, Roma, – повторяет Дин фразу, которой научил его Энцо в театре «Меркурио». – Anche noi ti amiamo[131].

Надзиратель вручает Дину крохотный рулон тонкой туалетной бумаги и одеяло. Захлопывает за собой дверь. Дин ложится на тюфяк. Очень хочется яблоко, гитару, газету или даже книжку. «А вдруг Гюнтер Маркс и „Илекс“ бросят тебя на растерзание волкам? – нашептывают беспокойные мысли. – А вдруг Ферлингетти из вредности отправит тебя в тюрьму?»

Лампочка над дверью выключается. В камере темно.

В щель под дверью сочится свет. Вот и все.

«Почему ты так гнусно обошелся с Эми?»

Дин прекрасно понимает, что две недели назад не надо было психовать, увидев, как Маркус Дейли из «Броненосца „Водолей“» обхаживает Эми в клубе «100» на Оксфорд-стрит. И не надо было заявлять, мол, пора уходить, потому что Эми ответила: «Уходи, если хочешь, я остаюсь» – и ему пришлось уйти, потому что если бы он остался, то выглядел бы дураком. А когда Эми наконец вернулась из клуба – в свою собственную квартиру! – не надо было орать: «Ага, явилась не запылилась! А который сейчас час?» – будто суровый отец, а не любящий бойфренд. И не надо было допрашивать ее, как инспектор Мосс из Скотленд-Ярда. Не надо было называть ее «пиявкой с пишмашинкой». И не надо было называть ее «параноидальной дурой», когда она сказала, что ей прекрасно известно о девице из Амстердама. «Откуда она узнала?» Не надо было швырять мраморную пепельницу в застекленный шкаф, как Гарри Моффат после трехдневного запоя. Надо было найти в себе мужество извиниться на следующий день, а не отсиживаться на Четвинд-Мьюз, потому что вышло только хуже. Эми притащила коробку с его вещами в «Лунный кит», и на следующий день, когда Левон вызвал всех к себе, Бетани посмотрела на Дина, а в ее глазах явственно читалось: «Трус». Дин с этим не спорил. Нехорошо вот так расставаться.

Он просыпается в отеле «Сральник». Все тело чешется. Дин разглядывает грудь и бока. Он весь изъеден клопами. Некоторые места кровоточат, – видно, он расчесал их во сне. «Эх, сигаретку бы сейчас!» Он встает, подходит к толчку помочиться. Моча пахнет куриным супом. Дину хочется пить. И есть. За последние сутки он съел… ровным счетом ничего. Он молотит в дверь. Кулакам больно.

– Эй!

Никого.

– Эй, кто-нибудь!

Никого. «Не сдавайся».

Он выстукивает на двери басовую партию из «Оставьте упованья».

Звучат шаги. Глазок открывается. Дин вспоминает клуб «Scotch of St. James».

– Stai morendo?[132]

«И что это значит?»

– Aсqua, per favore[133], – говорит Дин.

В ответ звучит злобная отповедь по-итальянски. Глазок закрывается.