Утопия-авеню

«Кто – „мы“? Моффаты? Жители Грейвзенда?»

– Ну, дело давнее, – говорит Дин.

– Ты, наверное, очень занят… Гастроли, студийные записи и все такое?

«Ага, а ты все это обсирал, мечты мои облил бензином и запалил…»

– Ага.

– Ты многого добился.

– Это потому, что ты меня всегда поддерживал, – взрывается Дин.

Гарри Моффат вздрагивает.

«А мне ни капельки его не жаль».

– Знаешь, мне очень стыдно за то, чего я не сделал, а еще стыднее за то, что я сделал, – говорит Гарри Моффат и кивает на табурет. – Можно я присяду? Ненадолго. Ноги у меня уже не те.

Дин пожимает плечами, мол, садись, если хочешь.

Гарри Моффат садится, снимает кепку. Дин замечает, что он больше не маскирует плешь.

– Я тут… вступил в общество анонимных алкоголиков. Вот, спиртного в рот не беру… с той самой аварии. Ну, ты слышал, наверное.

– Про человека, который обезножел, и его дочь, которая осталась без глаза?

Гарри Моффат разглядывает руки, вздыхает:

– Да. У нас в группе есть женщина, Кристина… Она – мой спонсор. Так вот, у нее есть присказка: «Изменить прошлое не в силах даже Господь Бог». Это правда. Есть вещи, которые невозможно изменить или исправить. Но за них можно попросить прощения. Может, тебя пошлют куда подальше или дадут затрещину, но… все равно нужно просить прощения. Так что… – Гарри Моффат глубоко вздыхает, зажмуривается.

Дин думал, что сегодня его уже ничего больше не удивит, но с изумлением замечает слезы на щеках Гарри Моффата.

– Так что… прости меня, что я вас бил… И маму, и тебя, и Рэя. Прости, что я вас всех подвел. Прости, что… что не помогал, когда мама болела. Прости, что вам не на кого было положиться. И за то, что после маминой смерти мне крышу сорвало… Да мне по жизни крышу сорвало, если честно. Прости, что я тогда твои вещи сжег… и гитару, и все остальное… в Ночь костров. И за то, что запретил вам с Кенни и Стю выступать на улицах. Я во всем этом виноват. – Он открывает глаза, стирает ладонями слезы со щек. – Нет, я не говорю, что это выпивка виновата. Пьянство пьянством, но видит Бог… – Он сокрушенно качает головой. – Многие пьют, но мухи не обидят. А я… я издевался над родными. И в этом виноват я один. Прости меня. – Гарри Моффат встает, надевает кепку и хочет добавить что-то еще, но тут в гараж заглядывает Эльф:

– Добрый вечер.

– А, ты – Эльф. Ты тоже в группе.

– Да. Вот, увидела, что гараж открыт, решила…

– Гарри Моффат.

Эльф недоуменно морщит лоб:

– О господи, вы… – Она смотрит на Дина и умолкает, чтобы не сказать «Вы – отец Дина».

– Да, я – тот самый Гарри Моффат. А у тебя очень красивый голос, солнышко.

– Спасибо. Спасибо. – Эльф в полном замешательстве. – Вот погодите, услышите вокал Дина в нашем новом альбоме. Дин брал уроки… А его новая песня, «Крючок», – просто улет.

– Правда? С удовольствием послушаю. С большим удовольствием.

Мимо проходит сосед, биржевой маклер, выгуливает собаку, на ходу бросает:

– Чудесный вечер.

Дин приветственно машет ему рукой.

– Да, просто прелестный, – говорит Эльф.

Сосед идет дальше.

– Так вы зайдете в гости к ребятам? – спрашивает Эльф Гарри Моффата. – Или у вас тут встреча в гараже?

«Он говорил со мной искренне, от чистого сердца. Каждое его слово – правда, – думает Дин. – А я не могу с собой ничего поделать. Слишком долго его ненавидел…»

– Нет, ему пора, – говорит Дин.

– Мне и правда пора, Эльф, – говорит Гарри Моффат. – Как раз успеваю на поезд в Грейвзенд. «Бритиш рейл» ждать не будет. – Он кивает Дину. – Вы приглядывайте друг за другом, ладно?

И уходит, как персонаж со страниц романа.

Эльф оборачивается к Дину:

– Ты как?

Дин выстукивает дробь по рулю.

– Сам не пойму. Никак. Знаешь… я пока тут посижу.

Третья планета Первая сторона

Отель «Челси» # 939

– Эльф, проснись!

«Кто это? Дин…»

Она выбирается из зыбучих песков сна.

– Ох, да ты глянь! – говорит Дин совсем рядом, слева от нее.

Она открывает глаза. Оказывается, она прикорнула на плече Дина. В иллюминаторе, далеко-далеко внизу, виден огромный город; серо-бурый гобелен, расшитый цепочками огоньков, скользит под кренящимся крылом. В голове Эльф звучит вступление гершвиновской «Rapsody in Blue»[154].

– Ничего красивее я в жизни не видела, – сонно бормочет Эльф.

«Это как Лилипутия, Бробдингнег и Лапута одновременно». В прозрачной тьме парит плот Манхэттена с грузом небоскребов. Небоскребы со скошенными гранями; небоскребы острые, как иглы; небоскребы с пунктиром окон и карнизов, в пупырышках Брайля; небоскребы, отшлифованные и любовно отполированные до блеска.

– Ой, а вон там – статуя Свободы, – говорит Дин. – Видишь?

– На фотографиях она выглядит внушительнее, – замечает Эльф.

– А сверху – как садовая скульптура, – говорит Грифф.

Справа от Эльф сидит Джаспер. Вязаная шапка натянута до кончика носа.

– Джаспер, ты жив? – спрашивает Эльф. – Мы почти прилетели.

Джаспер сдвигает шапку, разлепляет припухшие веки, роется в сумке, достает флакон таблеток, тут же его роняет и раздраженно бормочет что-то по-голландски.

Эльф поднимает флакон:

– Все в порядке. Вот, держи.

– Таблетки просыпались? Собери их, пожалуйста. Все до одной.