Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

После завершения Гражданской войны Троцкий охладел к революционному потенциалу «красноармейского штыка». Он стал сторониться военных авантюр, которые находили поддержку остальных членов Политбюро. Так, 23 апреля 1921 года этот орган в отсутствие Троцкого принял решение о выделении значительной суммы денег опальному турецкому лидеру Энвер-паше (в годы мировой войны он являлся фактическим главнокомандующим османской армии) и неназванному «тов. Е.» для подрывной работы в Турции[963]. Последний обещал использовать находившиеся в окрестностях Константинополя части врангелевской армии, эвакуированные из Крыма, для захвата этого города и передачи его турецким революционерам пантюркистского толка.

Непродуманное решение соратников, готовых на все ради ослабления позиций западных держав у границ Советской России, вызвало оправданное, хотя и запоздалое возмущение Троцкого. Очевидно, что «тов. Е.» являлся бывшим белым офицером, который был либо перевербован после пленения, либо выступал в роли «инициативника». Создатель Красной армии прекрасно отдавал себе отчет в том, чем обернется для большевиков подобная попытка, и фактически наложил на нее вето: «Предприятие считаю авантюрой, 95 шансов на провал даже в случае временного успеха», а в случае очевидной неудачи нас ждет «невероятный международный позор»[964].

Постепенно отходя от военных дел, наш герой обрел вкус к коминтерновской работе, приняв на себя роль «корректировщика огня». Вместе с Лениным он поддержал Открытое письмо КПГ, увидев его смысл в том, чтобы «использовать переживаемый период как для упрочения своей организации, так и для систематической раскачки рабочих масс с целью прорыва создавшегося неустойчивого равновесия»[965]. Плечом к плечу два вождя стояли на «крайне правом фланге» Третьего конгресса Коминтерна, резко выступив против левацкой теории наступления и дав установку на завоевание зарубежными компартиями массового влияния[966].

Характерной чертой политической работы Троцкого было внимание к мелочам, которые в тот или иной момент могли привести к серьезным и неблагоприятным для партии и Коминтерна последствиям. Накануне открытия конгресса он сообщал Ленину: «Приезжающие делегаты попадают в отчаянное положение. Несмотря на то, что ждали тысячу человек, а приехало около трехсот, делегатов помещают по 8–10 человек в одну комнату. Они лишены самых минимальных жизненных удобств»[967]. Ситуация, когда бюрократическая неразбериха и нерасторопность хозяев перечеркнули позитивные надежды нескольких делегатов, случилась и на предыдущем конгрессе[968]. Повторение скандальной ситуации грозило разоблачением светлого образа Советской России как «рая для трудящихся», который разбивался о бытовую неустроенность прибывавших в нее иностранцев.

Мы не случайно посвятили особый раздел военной составляющей деятельности нашего героя — это был его звездный час. Опыт и методы воздействия, которые он приобрел в годы Гражданской войны, продолжали определять его образ действий в последующие годы, хотя время требовало иных подходов и не в последнюю очередь — идеологического разоружения. Второй том самой известной биографии Троцкого, написанной Исааком Дойчером более полувека назад, озаглавлен «Безоружный пророк», хотя в английском оригинале он звучит гораздо точнее: «Разоруженный пророк». Наверное, оптимальным было бы определение «пророк, не желавший сложить оружие», но издателям книги на русском языке оно, вероятно, показалось слишком громоздким.

Не прибегая к резким характеристикам, Дойчер показал, что окончание Гражданской войны в стране (включая сюда кронштадтское восстание и антоновщину) лишило его героя, подобно рыбе, выброшенной на берег, привычной среды обитания. И в нее ему уже не суждено было вернуться. «Облик и речи Троцкого по-прежнему завораживали толпу. Но его явно покинула способность наладить тесный контакт со слушателями, что неизменно удавалось ему во время Гражданской войны, как и Ленину с его скромной внешностью и простыми словами. Троцкий на трибуне выглядел настоящим гигантом, а в его речах раздавались прежние героические нотки. Однако страна устала от героизма, от захватывающих дух перспектив, от возвышенных надежд и широких жестов… Его театральные манеры и героический стиль не казались такими неуместными в прежние годы, когда они соответствовали драматизму момента. Теперь же в них проглядывало позерство»[969].

4.3. Несостоявшийся триумф на Четвертом конгрессе