Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

Документ Троцкого, до сего дня практически незамеченный историками, являлся ничем иным, как его заявкой на роль главного стратега, причем не только в Коминтерне, но и в партийном руководстве. Это прекрасно понял Зиновьев, не допустивший обсуждения представленных тезисов даже в «пятерке». Его ремарки на записках Троцкого показывают, насколько ревниво председатель Коминтерна относился к запискам своего соратника, который буквально фонтанировал новыми идеями. Если Троцкий явно переоценивал свой потенциал, оставаясь из-за своего дореволюционного «небольшевизма» чужим среди своих, то Зиновьев страдал комплексом неполноценности, о чем уже говорилось в соответствующем очерке.

На протяжении 1922 года Троцкий все более активно выступал с упреками в адрес Зиновьева, который продолжал цепляться за своих ставленников в ФКП. В то время как последний пообещал по-немецки «укрепить спину» одного из лидеров партии Жака Дорио (впоследствии он станет фашистом и вольется в ряды коллаборационистов), его оппонент предлагал не обращать внимания на интеллигента, который «засел в книжной лавочке»[982]. 22 ноября Троцкий поставил перед членами «пятерки» вопрос ребром: создавать ли на конгрессе новый ЦК ФКП или ограничиться предложением, адресованным чрезвычайному съезду ФКП?[983] Сам он высказался за второй вариант, предложив военную хитрость: подготовить точный список членов ЦК и по отдельности заставить согласиться с ним все три фракции, входившие в руководство французской компартии.

Находясь на коминтерновской стезе, Троцкий наслаждался обретенной свободой без ответственности, ежедневно рассылая своим соратникам письма и короткие записки со все новыми глобальными идеями. Среди прочего он обрисовал руководителям Коминтерна потенциал кино как средства коммунистической пропаганды. «В России можно было бы поставить специальные политико-сатирические пьесы для кинематографа и распространять их затем по всему свету»[984]. В этом плане нашего героя можно было бы назвать отцом не только Красной армии, но и знаменитой киностудии Межрабпомфильм, работавшей под эгидой Коминтерна в 1924–1936 годах.

Троцкий с удовольствием примерял на себя тогу примирителя двух фракций в компартии США, подчеркнув, что Коминтерну не нужно вести дело к тому, чтобы оппоненты подчинились «только из страха лишиться материальной помощи». Он в полной мере отдавал себе отчет в том, какое значение для формирования компартий играли субсидии из Москвы, предлагая давать деньги и тем, и этим: «Должен признаться, что у меня очень большие сомнения насчет объединения [фракций]. Может быть, было бы целесообразно дать им возможность в течение, примерно, года действовать врозь, то есть американцам своими методами, а эмигрантам — своими, не лишая поддержки ни тех ни других?»[985]

Не забывал Троцкий и о «трудном ребенке» — французской компартии. Выступая против жесткого администрирования, он все же не мог отказать себе в удовольствии поименно назвать состав будущего ЦК ФКП, дав каждому из потенциальных кандидатов нелицеприятные характеристики[986]. Вскоре этот пример возьмет на вооружение Ленин, который даст в своем политическом завещании критические оценки своим ближайшим соратникам. В отличие от Зиновьева, прятавшего свою неуверенность за приказным тоном, Троцкий предпочитал отеческие внушения. Так, он писал Борису Суварину, который из протеста не явился за заседание Малой комиссии конгресса, обсуждавшей французский вопрос: «Воспитание французской партии в коммунистическом духе подразумевает самовоспитание левой, предполагает упорную и систематическую работу в каждой организации, в каждом учреждении в течение недель, месяцев и лет»[987].

^{Французская компартия оставалась для Троцкого любимым, хотя и непослушным ребенком}

^{Письмо Л. Д. Троцкого Г. Е. Зиновьеву}

^{6 декабря 1922}

^{[РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 156. Д. 59. Л. 72]}

Следует отдать должное работоспособности Троцкого — переключившись с военных на хозяйственные дела, он не забывал следить за жизнью своих французских товарищей. Накануне освобождения Андре Марти из тюрьмы (тот участвовал в организации восстания во французской эскадре на Черном море в 1919 году и был приговорен к 20 годам каторжных работ[988]) он предложил пригласить его в Москву и провести в его честь массовую пропагандистскую кампанию. «Он незаурядный и несомненно мужественный человек. В то же время в голове его царит большой сумбур. Достаточно того, что он франк-масон. Наше решение о франк-масонах может его оттолкнуть»[989].