Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

Троцкий имел в виду одну из самых спорных резолюций Четвертого конгресса, которая запрещала коммунистам какое-либо сотрудничество с ложами «свободных каменщиков», более того — требовала публичного покаяния от тех, кто ранее состоял в них[990]. Он сам являлся инициатором и главным лоббистом данной резолюции, дав в советской прессе подробное обоснование такого решения: «…франк-масонство является по существу мелкобуржуазной подделкой феодального по своим историческим корням католицизма», став в современных условиях одной из заметных духовных скреп политического устройства западных стран.

Крайне жесткая и бескомпромиссная оценка масонства отражала характерную черту мышления Троцкого: анализ любого из общественных явлений приводил нашего героя к обнаружению его классовой подоплеки, что по сути дела было вульгаризацией классического марксизма. «По внешней форме франк-масонство аполитично, как и церковь; по существу оно контрреволюционно, как и она. Обострению классовых противоречий оно противопоставляет мистические, сентиментальные, моральные формулы, и так же, как церковь, сопровождает их маскарадной обрядностью. Будучи по своим источником бессильным мелкобуржуазным противоядием против классовой борьбы, разъединяющей людей, масонство, как и все такого рода движения и организации, само становится незаменимым оружием классовой борьбы — в руках господствующего класса против обездоленных… Масонство не было бы самим собою, если бы поступало иначе. Его политическая функция — всасывать в свои ряды представителей рабочего класса, чтобы содействовать размягчению их воли, а по возможности и мозгов»[991]. Зиновьеву пришлось взять на себя пропаганду принятого решения, увязав его с антирелигиозным стержнем коммунистического движения[992].

К концу 1922 года, как показывает переписка вождей РКП(б), они еще держались вместе, продумывая свою стратегию в грядущей борьбе за ленинское наследство. Идейное наступление Троцкого за кулисами Четвертого конгресса еще не было открытым вызовом сталинско-зиновьевскому большинству, но оно предвосхищало тот разрыв, который случится осенью 1923 го-да[993]. Логика внутреннего конфликта в верхушке партии большевиков вела к образованию в ней неформальных групп и фракций — «троек», «семерок» и проч.

«Пятерка» представителей РКП(б) в Коминтерне, ставшая фактическим режиссером его Четвертого конгресса, была первой ласточкой в процессе деградации «коллективного руководства». Фактически она играла роль комиссии Политбюро по вопросам зарубежных компартий и, как и само Политбюро, несла в себе зерна внутреннего раскола. Переходя в сослагательное наклонение, можно предположить, что если бы Ленин не отошел от дел как раз накануне конгресса, «тройка» Ленин — Троцкий — Радек, уже опробованная в ходе работы его предшественника, по всем статьям переиграла бы несамостоятельного Зиновьева и все еще не преодолевшего левацких наклонностей Бухарина.

Трактуя сложившуюся в Политбюро ситуацию в свою пользу, Троцкий делал заявку на то, что после ухода Ленина он станет главным творцом «генерального курса». И весь конгресс мог бы стать его бенефисом, если бы он обладал способностью сплачивать команду единомышленников, раздавая им привилегии и бонусы. Увы, блестящий стратег Троцкий был плохим тактиком, совершенно искренне считая, что и сам справится с решением всех задач, так как он на голову выше всех его окружающих, особенно «посредственностей» типа Сталина. Эта самоуверенность ослабила его напор и в то же время сплотила его оппонентов.

4.4. 1923 год — вызов брошен

В первой половине 1923 года Троцкий демонстрировал свою готовность к конструктивной работе с большинством Политбюро, сосредоточившись на путях преодоления внутреннего кризиса во французской компартии. Его проекты директив и инструкций как самим лидерам ФКП, так и делегации Коминтерна, работавшей в Париже, были совсем не похожи на тон военных приказов, к которым Троцкий успел привыкнуть во время работы в Реввоенсовете. Вместо того, чтобы использовать здравые мысли этих документов на практике, пусть даже подвергая «вертикаль власти» известному риску, Зиновьев предпочитал хоронить их в закоулках коминтерновского аппарата.