Утопленница

– Нет, не он. То был другой парень. Фил из Потакета.

– Вы жили в Потакете?

– Нет, но Фил там жил до того, как мы повстречались. Он всегда представлялся людям, как «Фил из Потакета». И ещё у него была ужасная стереосистема.

– Мне жаль, что с тобой так всё получилось.

– Эй, слушай, многим подросткам пришлось испытать на своей шкуре гораздо более страшные вещи.

– Но неужели твоя мать жалела, что родила тебя? – Честно говоря, это шокировало меня гораздо больше, чем её боксирующий отец. – Как можно разлюбить собственного ребёнка?

– Чёрт возьми, если я знаю. Может быть, она с самого начала меня не особо любила. Я всегда считала, что дело именно в этом. Во всяком случае, так было много лет назад. Я не зацикливаюсь на этом. Прошлое есть прошлое. Что было, то прошло.

Я извинилась за то, что подняла эту тему: все эти транссексуальные дела, её детство, проблемы с родителями. Не уверена, кто первый начал, Абалин или я. Она кинула в рот ещё горсть хлопьев «Трикс» и лениво сказала, чтобы я не забивала себе этим голову, а затем добавила:

– Я же как-то говорила, что стараюсь почаще смеяться. Я смеюсь, чтобы отпугивать волков.

Я смеюсь, чтобы отпугивать волков.

Вы смеялись, мистер Салтоншталль? А вы, мистер Перро, отгоняли смехом своих волков? Может, потом вы забыли, как это делать, или волки стали слишком большими? Слишком большими и злобными, они сопели без устали у вас под ухом, и, боже, «какие у тебя большие глаза», пока один из вас не упал с лошади, а другой не разбился на мотоцикле. Мама, тебя тоже преследовали волки? Кэролайн, а тебя?

– Прекрати, – напечатала Имп, молотя по клавишам так сильно, что клавиша «А» пробила крошечную дырочку в листе бумаги. – Ты не пишешь историю о призраке волчицы. Это история о призраке русалки. Не спутай их.

Не спутай их.

Это всё равно что пытаться отделить день от ночи, забыв про разделяющие их сумерки и рассвет. Я могла бы попробовать это сделать. С таким же успехом.

Теперь я прекрасно понимаю, что предыдущее заявление Абалин о том, что она окончила среднюю школу, а затем поступила в УРА для изучения биоинформатики, похоже, противоречит её рассказу о том, как она сбежала из дома в шестнадцать лет и жила на улице. Но меня никогда не заботило, правда ли и то и другое, либо какая-то часть её истории не соответствует действительности, а она просто беззастенчиво врёт, перемешивая их подобным образом. Либо ей вообще все равно, что о ней думают люди, и поэтому она, возможно, меняла свою биографию так же часто, как наряды. Это не моё дело.

В любом случае: «Я же как-то говорила, что стараюсь почаще смеяться. Я смеюсь, чтобы отпугивать волков».

– Не стоило мне этого касаться. Мы можем сменить тему, если не хочешь об этом говорить. Я не буду возражать.

Она слабо улыбнулась и съела ещё одну горсть хлопьев.

– Это круто, – хмыкнула она. – То, что со мной случилось. Все, что с тобой происходит, делает тебя самим собой, к лучшему или к худшему, не важно. Кроме того, ты позволила мне прочитать свой рассказ. Считай, что это своего рода взаимность.

– Нет, ты не права. Твоя история гораздо более личная, чем мой рассказ.

– Я такая какая есть, Имп. Обычно я не пытаюсь притворяться кем-то ещё. Если я так поступаю, то только усугубляю этим ситуацию.

– Сколько людей когда-либо проходили через такую же физическую трансформацию, что и ты? Начать с одного и стать кем-то другим. Сделать этот трудный выбор.

Она мгновение смотрела на меня, а затем веско произнесла:

– Я всегда была женщиной, Имп. Гормоны и хирургия ничего во мне не изменили. Только привели всё в порядок. – Она не сердилась и не злилась на меня. Она говорила терпеливо, хотя и с усталыми интонациями, и мне стало интересно, сколько раз и скольким людям Абалин приходилось это объяснять.

Я почувствовала себя глупо и хотела уже начать извиняться, но вовремя остановилась. Иногда извинения совершенно бесполезны.

Когда Розмари покончила с собой, больница передо мной извинилась. А когда свела счёты с жизнью Кэролайн, Розмари не извинялась, и так было гораздо лучше.