Утопленница

В этой комнате тоже обнаруживается смотритель, и он тоже за мной наблюдает. Я что, вызываю у них подозрение? На моём лице отражается тревога? Или ему просто скучно, а я чем-то занимаю его внимание? Я игнорирую смотрителя, изо всех сил притворяясь, что меня интересуют другие картины – два пейзажа Томаса Коула (1828 г. и 1847 г.), «Бразильский лес» (1864 г.) и «Солончаки Ньюберипорта, штат Массачусетс» (1875–1878 г.) Мартина Джонсона Хида, а также последний холст перед работой Салтоншталля, «Арктический закат» Уильяма Брэдфорда (1874 г.). Получается пять. Будь я примерной католичкой, против чего меня предостерегала в своё время мать, было бы неудивительно, что меня вдруг осенило – это медленное передвижение от картины к картине похоже на мрачную, гротескную вариацию крёстного пути. Но я неверующая, и это кажется мне очень странным. На пятой картине, «Арктическом закате», могла бы быть изображена сцена, где Симон Киринеянин[62] несёт крест вместо Христа, а на следующей – Вероника, утирающая лоб измождённого Иисуса. Сравнение явно неуместное, и нечто другое вздымается, пытаясь меня преследовать, а я отталкиваю его прочь.

Я отталкиваю её и, ощущая в пересохшем рту привкус пыли и пепла, поворачиваюсь лицом к тому, что меня сюда привело. Но я вижу, что преследующее меня нечто… это не картина Филиппа Джорджа Салтоншталля, изображающая зашедшую в реку женщину. Я поворачиваюсь, и оказывается, что передо мной стоит Ева Кэннинг. Именно так, нелепо, как в сцене из фильма ужасов, которая должна быть, по задумке режиссёра, неожиданной, чтобы напугать вас и заставить подпрыгнуть на месте. Когда всё заканчивается, вы нервно смеётесь, ощущая себя довольно глупо. Но я не прыгаю и не смеюсь. И даже не дышу. Я просто стою и молча на неё смотрю. На ней то же самое красное платье, в котором она была в тот день, когда мне показалось, что я видела её на Уэйланд-сквер. Те же солнцезащитные очки с круглыми линзами в проволочной оправе, напоминающие мне о Джоне Ленноне. Она улыбается, и её мягкие светлые волосы слабо блестят в свете ламп. На этот раз она не босая. На ногах у неё очень простые кожаные сандалии.

– Индия. Какой приятный сюрприз, – произносит она. – Кого-кого, а тебя этим вечером я не ожидала увидеть. – В её голосе звучат тёплые и сердечные интонации, словно мы просто две случайно встретившиеся старые подруги. Словно это всего лишь счастливое стечение обстоятельств, не более.

Не задумываясь, я выпаливаю:

– Ты была в моей голове. Несколько минут назад. Ты сказала: «Покончим с этим». – Мой голос дрожит. Он звучит совершенно иначе, чем голос Евы, будто подразумевая, что эту случайную встречу нельзя назвать счастливой. Возможно, она вообще не случайна.

Её улыбка ничуть не дрогнула.

– Я была там, правда? – спрашивает она меня, и я утвердительно киваю. – Ну, ты ведь замешкалась. И струсила, не так ли?

Я не говорю ни «да» ни «нет». Впрочем, от меня этого и не требуется. Она уже знает ответ. Стоя здесь, прямо передо мной, в столь обыденном окружении, она кажется мне словно вырванной из контекста. Вид обнажённой Евы на обочине дороги казался мне исполненным большего смысла, чем в галерее, и в некотором смысле она выглядит сейчас даже более раздетой, чем во время нашей первой встречи. Прямо перед «Утопленницей» стоит деревянная скамейка, она присаживается на неё и жестом предлагает мне сделать то же самое. Я кидаю взгляд на смотрителя и вижу, что он продолжает сверлить меня взглядом. Хотя нет, теперь он наблюдает за нами обеими. Я сдаюсь и присаживаюсь рядом с ней.

– Ты пришла посмотреть на мою картину, – говорит она. Я полностью уверена, что её слова прозвучали именно так. На мою картину. А не просто «на картину». – А где Абалин? – продолжает она.

– Дома, – отвечаю я, и дрожь в моём голосе исчезает. – Она не очень любит музеи.

– Я собиралась позвонить и поблагодарить тебя. Неизвестно, что со мной случилось бы, если бы не появилась ты. Было грубо с моей стороны не позвонить. О, и ещё у меня осталась одежда, которую ты мне одолжила. Надо вернуть её тебе.

– Это была не случайность, да? В ту ночь, я имею в виду.

– Нет, – отвечает она. – Нет, Имп, не случайность. Но ты не обязана была останавливаться ради меня. В целом это было твоё решение.

Она не лжёт. В её голосе не чувствуется ни малейшего намёка на обман. Она ничего не пытается отрицать, хотя мне бы этого хотелось. Я бы хотела, чтобы она хотя бы попыталась сделать происходящее менее реальным. Приложила бы все усилия, чтобы представить эти события в самом обыденном свете. Я сижу и смотрю на «Утопленницу», улавливая знакомый успокаивающий запах моря, исходящий от Евы. Мне не кажется странным, что она пахнет морем. Наоборот, это выглядит уместным, ожидаемым и неизбежным.

– Он был печальным человеком, – говорит она, указывая на картину. – Меланхоликом. Обидно, что он умер таким молодым, но вряд ли это можно было назвать неожиданностью.

– То есть вы не верите, что его падение с лошади было случайностью?