Утопленный

Максим уловила явное ехидство и безмерное удовлетворение в его глазах и тоне. Но ей было безразлично, что он сеет, какие идеи подаёт, и, не понятно, для чего затеял весь этот разговор.

Или так казалось, что ей безразлично.

– Берегите чистоту языка как святыню. Никогда не употребляйте иностранных слов. Русский язык так богат и гибок, что нам нечего брать у тех, кто беднее нас. Эти слова, Тургенева, тебе ничего не рассказывают?

– На земле жить, так и на марс не сигануть? Глупо довольствоваться единым. Стараюсь быть разносторонней, многоуровневой, меня интересует многое и разное. Да и полмира на английском говорит. – Максим помолчала. – А русский язык гибнет. Его скоро совсем добьют. Так что переходим на новый уровень. Глобализм. Трансгуманизм. И… – Она улыбнулась, игриво закатив глазки. – Вампиризм. – Но на самом деле Макс очень и даже очень так не считала.

«И обратно в феодальный кандализм. – Альберт усмехнулся. – Овцам остаётся лишь блеять. Кесарю – кесарево…»

И вновь увидела Максим в глазах Профессора нескрываемую благоговейную радость от её слов, словно сказанное ею не золото, но платина, словно о сказанном ею, он радел как о собственных капиталах, словно отвеченное ею – обожествляло, возжигало храм. Восполняло рай. Его – рай.

– Можно поинтересоваться, что рисуешь? – Альберт указал пальцем на блокнот размером почти как школьный альбом для рисования. – Твоя мама говорила, что ты талант, у тебя природная одарённость к художеству.

– Пожалуйста. – Максим протянула свои рисунки и замерла, чтобы получить удовольствие, созерцая его реакцию от просмотренного. Профессор открыл первый лист. Она заметила, как на его лице дёрнулась голубая жилка под глазом. – Как? Что скажите? Оценили?

Образ офицера нацистской армии – лицо в виде черепа, обтянутого тёмно-серой кожей, кисть руки, извитая крупными венами, держалась за козырёк фуражки на голове, на рукаве военной формы чёрная свастика в белом круге на красном фоне. Внизу красными и чёрными чернилами: «МОЙ БОЕЦ».

Альберт перевернул лист. Похожий облик – лицо-череп с обтянутой кожей, на голове чёрный берет с широкой красной полосой, под камуфлированной формой бугрятся мышцы, мощный кулак с кастетом пробивает висок чужому солдату-скелету в чёрной одежде. Под рисунком подписано: «БЕРЕТ БЕЛОЙ СМЕРТИ». Альберт небрежно и с лёгкой неприязнью пролистал пальцем альбом и вернул Максим.

– Разве не твои деды погибали?

– Я играю – в собственную игру, – в тоне Максим звучал металл, глаза будто остекленели, веки слегка прикрылись. – Это было давно, время всё стёрло и сгладило. И вообще, войну выиграла Америка.

– О, да. – Альберт покачал головой. – Наверное, и майн кампф почитываешь? Раз свастика интересует. Смотрю, везде в картинках присутствует. Сделал вывод.

– Нет, не почитываю, не знаю, что это, но спасибо за инфу, поинтересуюсь в инете, что за дрянь. Возможно, что-то интересное для себя и выужу.

– А скелета в берете, где написано – берет смерти, сама выдумала или где-то подсмотрела?

– Берет смерти, это человек со сверхспособностями. – О большем значении картины, если оно и было, отвечать Максим не намеревалась. Она поднялась со стула, взяла альбом, аудиоплеер, черный айфон с золотыми боками, где под глазком камеры красными маслянистыми буквами написано: «ПРОЩАЙ ДУША», – и собралась уходить.

– И мама не ругает тебя за такие картины?

– Она души во мне не чает. И я уже взрослая девочка.

Альберт глазами довёл Максим до её комнаты на втором этаже, последнюю в левом конце, где в углу стен могучий атлант держал расписанный фресками и золотом потолок.

«Интересно, сколько ни разглядывал скульптур, у многих, очень у многих отбиты носы. И кто же тот грешный, который поотбивал сопатки всем этим атлантам, кентаврам и Гераклам? Истина прописана – пока мудрый собирает знания, хитрый крадёт его разум. Мудрый – у кого сила и правда, хитрый – у кого в руках богатства и бог. И третьего нет. – Он усмехнулся. – Третьего убили». Альберт взял со стола сигару и встал со стула. Проходя по ковру гостиной, он махнул двумя пальцами Даниилу, что-то упорно объяснявшему Павлу. Вероника и Анита мило беседовали и хохотали. Богдан ложкой уплетал чёрную икру и запивал вином. Святой папа с огромного холста грозно, но милостиво взирал на трапезничающих.

Альберт вспомнил фильм «Призрак дома на холме», увидел сие произведение случайно, ещё не хватало убивать время «дешёвым» американским кинематографом, а уж слово телевизор в его словаре и вовсе не существовало. Всё это голубоглазое стеклянное вымя для масс, люда, толпы. В фильме его внимания обратил вид грозного папаши, почему и запомнил название фильма, возвеличивавшимся на громадном холсте над широкой лестницей, чем-то походил на священника с портрета в этом доме. Всё намеревался спросить у Анжелы, что он для них значит. Насколько помнил и знал, похожих родственников у этой семьи нет. Насколько помнил, и в прошлом этого дома – тоже.