Утопленный

Альберт ещё раз осмотрел гостей за столом, перевёл глаза на портрет и что-то ему подсказало – будь внимателен. И Профессор в сотый раз повёл глазами по холсту. Обшитая золотом высокая католическая митра с огромным масонским знаком «G». Альберт усмехнулся: «Осталось к букве пририсовать огонёк, и святой отец станет владельцем Газпрома». Кроваво-багровая бархатная накидка на плечах с белыми оборками, под ней вороного цвета халат или сутана. Поверх всего накинута лента с замысловатыми вышивками. Профессор определил этот трёхметровый портрет – как шедевр. Кракелюр, или паутинки красочного слоя, наверное, делали специально, предавали картине старинность. Альберт знал все до одной картины знаменитых художников, даже те, которые прячутся в секретных запасниках и в личных коллекциях. Но об этой никогда не слышал, хотя исполнена она – шедевром.

Ну и всё, казалось бы, можно остановиться – великолепная работа безызвестного мастера. Но, этот священник с ехидной ухмылкой тыкал в вас пальцем, куда бы вы ни шли, и это ощущалось даже повёрнутым к нему затылком. Второй рукой он крестил вас как славяне староверы, а вместо креста на груди висела молния.

А перуница и масонский знак как-то не стыковались в понимании Альберта.

Глава 3

1

Альберт присел подле аппаратуры. Анжела так и не поменяла Шопена на Дебюсси. И усилитель и сиди-проигрыватель – «Хегель». Профессор повернул матовую чёрную ручку усилителя; указательный палец сверкнул золотом печатки от настенного светильника, нажал кнопку привода: диска не оказалось. Альберт выпрямил спину и защёлкал пальцем по экрану планшета, прикреплённого к стене, чтобы найти нужную композицию.

– Да, с такими богатствами могли бы и получше аппаратурой обзавестись.

Сам Альберт тратил непомерные суммы на аппаратуру, во всех комнатах, спальнях и офисах у него стояло по несколько колонок, усилителей и разных проигрывателей – от сетевых до виниловых. Он менял стеклянные тумбы, переставлял. Покупал одни колонки, через некоторое время оказывалось не то, бежал приобретать другие, а даже если всё устраивало, всё равно покупал, покупал и покупал. В главной зале его дома стояло восемь разнообразных акустических систем: и широкие, и мощные как гробы, и узкие напольные, и дорогущие на подставках. До дрожи в руках, коленях, зубах и челюстях он всегда искал звук. Казалось, ну наконец-то! Нашёл! Проходило время и чего-то снова не хватало. Хотя три комнаты благоговели очень дорогой ламповой техникой. Краше звучания музыки в этом мире только женские изгибы, после созерцания которых, понимаешь, вряд ли бог создавал и создаст, что-то более прекрасное. А, да! И ещё сигары.

Кроме некоторых альбомов Пинк Флойд, тяжёлых рок-баллад на английском, Профессор слушал только классику, в том числе в различных современных вариациях. Его взгляд на секунду задержался на снимке в тонкой рамке, запечатлевшем знаменитым фотографом в узких кругах из Швейцарии. Эта фигура, эти изгибы сотворены лично для Потапа. Прекрасное женское тело без головы, рук и ног – фото исполнено как с Венеры Милосской. И Профессору почему-то думалось, что тело перед его взором принадлежит Анжелике.

– Да, весьма, весьма желалось бы посозерцать. – Глаза бесстыже внимательно рассмотрели выделяющийся от загара треугольник над сомкнутыми бёдрами. – Иногда жизнь преподносит такие приятные неожиданности. Правда, эти неожиданности желательно подталкивать самому. Очень уверенно подталкивать. – Профессор довольно усмехнулся, чмокнул губами и направился к входным дверям.

Альберт прикрыл веки и глубоко через нос наполнил лёгкие свежим майским воздухом: букетом из молодой пахучей зелени и недавно распустившихся деревьев. Губы сквозь умиротворённую улыбку сжали сигару из натурального гаванского табака. Некоторое время Профессор стоял, широко расставив туфли, курил, благожелательно созерцал округу и совершенно ни о чём не думал, лишь медленно моргал. Ещё вдалеке справа с пологого спуска он увидел мотоциклы. Их рёвы, пока ещё глухие, медленно приближались, над ними парила тень от густых белых облаков. Альберт поморщил переносицу, вспомнив, как его брат разбился молодым, как горько рыдала мать на похоронах, заявив, что она его воскресит. А через три дня умерла сама.