Утраченная Япония

Существуют такие иероглифы, как «чи» из Чииори, которые появляются в древней литературе один только раз, и никогда больше – это так называемые «хапакс легомена». В случае «чи» бамбуковая флейта с таким названием несколько лет назад была найдена в могиле династии Чжоу, поэтому сегодня мы знаем, что представляет этот иероглиф. Но обычно мы располагаем только фразой типа: «Посуда, блестящая цветом Х», и хотя мы можем догадаться, что означает этот Х, делая выводы из произношения фразы или структуры знака, или основываясь на более поздних комментариях, у нас нет абсолютной уверенности, потому что Х – это хапакс, и нигде больше не встречается. «Ха!» — кричал ван дер Лоон, когда мы встретились с этой проблемой во время изучения Чжуанцзы – «хапакс легоменон! Уотсон объяснял это так-то и так-то, но по большому счету мы никогда не узнаем, что это значит».

Хотя на кафедре синологии упор делался на классику, о современном Китае тоже не забывали — мы читали фрагменты из Мао Цзедуна, изучали современную китайскую политику. Тогда же я заметил, что написанное о Китае отличалось от того, что писали о Японии: абстрагируясь от социальных теорий, акцент делался на политике, на том, какая фракция побеждает, а какая в проигрыше. Это не касалось только современности. Китай, хотя бы из-за своих размеров, всю свою историю переживал разные политические встряски. Управление такой огромной страной требует безжалостных методов, и в результате политика занимала множество времени в дискуссиях и спорах, а политика всегда делила страну.

Например, во времена династии Сун группа министров разработала идеальную систему, которую назвали «поле-колодец». Основой ее был иероглиф «колодец», который пишется двумя вертикальными, и двумя горизонтальными линиями, как поле для игры в крестики-нолики. Этот иероглиф обозначает кусок земли, разделенный на девять частей: лежащие по краю восемь участков предназначены для крестьян, а внутреннее поле – для общественных работ, доход с которого отдается правительству в виде налога. Чтобы ввести в жизнь эту систему, переселили миллионы крестьян, что привело к упадку сельского хозяйства. Возникла сильная оппозиция, и вскоре к власти пришли те, кто был против этой системы. Министров, которые отвечали за нее, изгнали, а систему ликвидировали ценой огромных затрат. Через некоторое время к власти опять пришла предыдущая группа, и события повторились. Борьба продолжалась целый век, а результатом ее оказалось ослабление династии Сун, и ее падение в конце концов.

Политика оказала влияние также и на китайскую поэзию. Многие старые поэмы – это протест против несправедливости, или против действий власти, а так как часто они касаются проблем, связанных с событиями тех далеких времен, сегодня они нам не интересны. Куда ни взглянешь, везде встречается политика: во времена династии Цин разгорелся спор, впустить ли западную цивилизацию в Китай, а в двадцатом веке началась гражданская война, пришли ее генералы, японцы, и наконец, коммунисты, которым практически удалось уничтожить страну во имя современной версии системы «поле-колодец».

Когда я учился в Оксфорде, результаты культурной революции были еще очень видны, а используемые нами учебники китайского языка, изданные в Пекине, были до смешного политизированными. Урок первый учил цифрам от одного до десяти, урок второй учил говорить «спасибо», «пожалуйста» и т.п., а урок третий вводил такие обороты, как «диссидентские элементы» и «японские дьяволы». В 1977 году, когда я заканчивал Оксфорд, все неожиданно изменилось. Предводители маоистского периода оказались Бандой Четырех, а «японские дьяволы» стали «японскими друзьями». Те же самые силы влияли на китайское искусство: в то время, как в современном японском искусстве практически нет каких-либо политических аллюзий, китайское неразрывно связано с историей диссидентских движений.

Китайцы не распространяют печатных аналогов «теории японскости», и на синологии царила свободная атмосфера. Я не встречался там с попытками убедить, что Китай стоит выше других стран. Тем не менее, как это видно в самом названии Чжун Го (Срединная Империя), китайцы убеждены, что их страна лежит в центре мира. До совсем недавних времен Китай делился своей культурой с соседними странами, такими, как Вьетнам, Корея и Япония, но не брал ничего взамен. На практике единственной вещью, когда либо пришедшей в Китай из Японии, оказался складной веер. В результате, китайцы воспринимают свое превосходство, как нечто само собой разумеющееся – оно натурально, как воздух, которым дышат люди, поэтому нет нужды доказывать его ни себе, ни другим.