Утраченная реликвия

Серафим увидел окровавленных раненных бойцов, которых ползком по снегу тащили хрупкие девушки-санинструкторы, прикрывая собой от пуль и осколков… Перед его взором промелькнули переполненные фронтовые медсанбаты, тыловые госпитали, эшелоны увозящие раненых в эвакуацию… И сердце его опять стало разрываться от жалости к этим неизвестным, но дорогим ему людям – сотням, тысячам страдающих от ран и тяжелых увечий, лишенных рук и ног, потерявших зрение, контуженных, превратившихся вдруг из сильных мужчин в слабых и беспомощных, а от того растерянных и одиноких, калек. И Серафим снова стал молить милостивого Бога сжалиться над ними и облегчить их страдания. Обливаясь слезами, он просил Христа и Его Пречистую матерь помиловать Русь и ее многострадальный народ…

Когда от долгой непрестанной молитвы Серафим изнемог, он услышал в своей душе ясный голос, который запомнил на всю жизнь:

– Иди и будь с ними.

Когда отец Серафим окончательно пришел в себя, оказалось, что он стоит в полутемном подвале перед престолом, на котором догорала свеча, и произносит заключительную молитву евхаристического канона. И тут он заплакал навзрыд…

Отец Серафим поднялся по лестнице и, пройдя черезггостиную, распахнул входную дверь и остановился на пороге. Утренний туман над Москвой-рекой уже рассеялся, и там, на другом берегу, четко были видны холмы, на которых были рассыпаны темные кубики домов села Знаменки. Среди них словно темным укором для местных жителей стояла обесчещенная, лишенная креста небольшая церквушка.

На другой стороне оврага, прозванного «Поповым», росли высокие, раскидистые липы голицынского парка. Там, недалеко от берега, два с лишним века простояла церковь Успения Пресвятой Богородицы – старинный храм, настоятелем которой он был несколько лет. Но теперь среди могучих стволов лип не было видно ничего – лишь невысокий холм битого кирпича – все что осталось от древней церкви.

Отец Серафим не сразу заметил, что по дороге к его дому бежит молодая женщина, в которой он узнал Клавдию Давыдову. Рано овдовев, оставшись одна с тремя сыновьями и больной матерью, она прикипела сердцем к доброму батюшке, находя в беседах с ним и утешение в житейских скорбях, и духовное наставление, и отеческую заботу. Он и вправду стал ей как родной отец.

Она была чем-то сильно взволнована. На ее лице был написан испуг. Еще не добежав до него, она закричала издалека:

– Батюшка, горе-то какое, в сельсовете по радио передали: война с немцем началась!!!

Это был воскресный день двадцать второго июня страшного 1941 года.

Уже приблизившись к священнику женщина вдруг изумленно застыла.

– Да на тебе лица нет, отец Серафим! Что с тобой? Ты же белый весь стал, поседел за одну ночь!..

– Знаю, Клавушка, – пропустив последние слова и думая о главном, ответил священник. «Вот и сбылось», – подумал он, а вслух сказал. – Великое горе пришло на русскую землю. – И помолчав, добавил. – Война будет тяжелой и долгой, великая битва света и тьмы. Но Россия выстоит. Господь не допустит нашего поражения!

– Так ведь немцы полмира завоевали, как же мы одни-то против них… У меня ж дети да мать старая на руках. Как же нам жить-то теперь, ба-тюш-ка-а-а-а! – залилась она слезами.

– Ничего, Клавушка! «Если Бог за нас, кто против нас?», – сказал Серафим и погладил женщину по голове.

Так они и стояли на пригорке: высокий, средних лет, но совершенно седой священник, и прильнувшая к нему плачущая молодая женщина, вмиг постаревшая от нежданно нагрянувшей беды. Он гладил ее по голове и повторял:

– Ничего, Клавушка, ничего! Бог с нами!..

Родик некоторое время сидел в глубокой задумчивости. Он вдруг ощутил, будто что-то начало меняться в его душе. Еще час назад, до того, как он открыл дневник Серафима Соровского, он был словно бы совсем другим человеком. Странно…

Так и не разобравшись в обуревавших его чувствах, Родик снова начал читать старый, пожелтевший от времени дневник.

Глава 16. На фронте

Ранним утром 22 июня 1941 года, когда Серафим еще служил литургию, немецкие войска нарушили мирный договор и вероломно напали на Советский Союз.

Началась война. Сотни тысяч добровольцев стали осаждать военкоматы, требуя, чтобы их отправили на фронт. Были и такие, кто, струсив, пытался всеми правдами и неправдами отсидеться в тылу.

Серафим недолго размышлял, что делать. Он поехал в Истру, в районный военкомат. Целый день, до глубокого вечера он простоял в длинной очереди. Были среди добровольцев и петровские жители, но то ли они действительно не признали в высоком седовласом мужчине своего бывшего батюшку, то ли сделали вид, что не узнали.