Утраченная реликвия

Вскоре по Западному фронту поползли слухи, что чудеса в дивизии, которой командовал молодой полковник Лисицын, творит ветеринар по имени Серафим. Мол, стоит ему только поговорить с лошадью, погладить ее, расчесать щеткой бока, как хворь у животного проходила быстрее, чем от любых лекарств!

Поздней осенью 1941 года начались бои на далеких подступах к столице. Поначалу дела у Красной Армии пошли совсем плохо. Немцы превосходили защитников столицы в численности войск и боевой технике. Несмотря на все мужество солдат и офицеров, Красная Армия несла огромные потери и вынуждена была отступать по всем направлениям.

Главные удары гитлеровцы наносили по Волоколамскому направлению. В середине ноября против 16-ой армии генерала-лейтенанта Рокоссовского Гитлер бросил 4-ю танковую группу, в которую входили более 400 танков. Ей противостояли дивизии И.Панфилова и Л.Доватора. В эти тревожные дни советские солдаты совершали подвиги буквально ежечасно. Навеки обессмертили свои имена 28 героев-панфиловцев, которые ценою собственных жизней за четыре часа неравного боя сумели уничтожить 18 танков и десятки фашистов.

И все же силы были слишком неравными. 27 ноября немцы взяли город Истру. До Москвы оставалось меньше 40 километров! В мощные бинокли гитлеровские офицеры уже могли разглядеть купола московских храмов и звезды на башнях Кремля.

Порой казалось, что сильно поредевшие советские полки и дивизии могло спасти только чудо! И как ни удивительно, такие чудеса стали случаться.

Пожалуй, самой удачливой стала дивизия полковника Лисицына, где служил сержант Серафим Соровский. Не раз и не два она попадала в окружение, но всегда ухитрялась выйти из казалось бы совершенно безвыходного положения. За необычайную удачливость на фронте эту дивизию даже прозвали «Счастливой». Генерал Рокоссовский знал о подвигах лисицынской дивизии, и за удачное проведение боевой операции ее командир был награжден орденом Боевого Красного Знамени.

Когда Лисицын прибыл в ставку 16-й армии, генерал вышел из своей землянки, чтобы лично приветствовать лихого командира. Однако полковник Лисицын почему-то очень смутился, когда Рокоссовский крепко пожал ему руку, а потом по-дружески обнял.

– Ты чего покраснел, словно красна девица? – с улыбкой спросил Рокоссовский, разглядывая молодого полковника. – Учти – я вовсе не каждого своего командира так встречаю! Одного вот недавно отдал под трибунал. Его батальон попал в окружение, и почти весь погиб. А командир бежал, словно заяц… С таких как ты всем надо брать пример! Из каких только передряг не выходил – сам удивляюсь, как тебе это удавалось…

Полковник Лисицын шумно вздохнул. Ему было очень приятно слышать такие лестные слова от самого Рокоссовского! Но Лисицын был воспитан в советской школе честным и совестливым человеком, и потому просто не мог сейчас промолчать.

– Так-то оно так, товарищ генерал… Но все же не совсем так!

Брови Рокоссовского удивленно изогнулись:

– Не понимаю! Объясни.

Собравшись с духом, Лисицын продолжил:

– Рад бы приписать успехи дивизии только моей личной прозорливости и удачливости… Поначалу я так, кстати, и думал. Но потом вижу – не причем я здесь. Ну, или почти не причем…

Рокоссовский нахмурился:

– А кто же причем? Ангелы небесные, что ли?

– Почти. Понимаете, товарищ генерал, служит у меня в дивизии один не совсем обычный ветеринар…

Рокоссовский усмехнулся.

– А-а… Что-то такое я слышал. Кажется, это бывший поп, что снял рясу и пошел добровольцем в Красную Армию?

– Он самый, – кивнул Лисицин. Молодой полковник чувствовал себя крайне глупо, но все же рискнул продолжить свой рассказ:

– Так вот этот бывший священник (он и монах еще к тому же) носит в своем вещмешке… икону… И, говорят, не простую, а как бы чудотворную, что ли, – смущаясь еще более, с трудом выговорил полковник. – Говорят еще, что это икона Богородицы, хотя я и не проверял, понятное дело.

Рокоссовский задумался. Вот ведь положение: он – генерал, верный сын коммунистической партии, узнаёт о какой-то поповщине в вверенной ему армии. Страшно представить, что будет, если информация дойдет до Ставки… Но, с другой стороны среди солдат немало и верующих. А этот бывший отец Серафим… Может солдатам, действительно, с ним легче. Ладно, пусть будет в одной из его дивизий и поп! Лишь бы фрицев прогнать.

– И что же, бывший батюшка в перерывах между боями ведет религиозную пропаганду? Исповедует в окопах солдат? – спросил Рокоссовский, хмурясь скорее для виду, чем от раздражения.

– Нет, нет! Он, наверное, тайком-то молится все время. Кто ж его проверит. Ну и бывает где-то уединяется со своей иконой, тоже что-то там шепчет, но один. Бывает и на передовую выходит, хотя ему как ветеринару там особо делать нечего. Говорят, сколько раз немцы по нему стреляли – и пулеметчики, и минометчики – и хоть бы что! Ни одной раны, ни даже легкой царапины… Ну словно этот Серафим заговоренный! Я, само собой, строго пресекал эту вольность, сажал Серафима под арест. Но…

– Но потом жалел об этом? – спросил Рокоссовский, глядя комдиву прямо в глаза.