Занимаясь своими розысками и разъездами, я заметила, как много по сравнению со временами отрочества знаю теперь о моем Инсбруке. Сегодня я смотрю на него другими глазами. Бознерплац с крошечным магазином, где я покупала Vanillekipferl, миндально-ванильное печенье в форме полумесяца, теперь для меня еще и место, где нацисты собирались, чтобы идти бить моего деда. На Сильгассе, где подростком я играла в баскетбол, располагался еврейский молельный зал, уничтоженный нацистами в «хрустальную ночь». На Мария-Терезиен-штрассе, по которой я каждый день ходила в школу и из школы, не только располагалось шикарное кафе моего деда, но и проходили национал-социалистические парады, изобилующие свастиками. Идти по следам собственной юности оказалось нелегко. Воспоминания окрасились в более темные цвета.
Да и на саму Австрию я взглянула по-другому. Во время своего отпуска у знакомого историка в Инсбруке я взяла почитать учебник истории повышенного уровня сложности. Сейчас по нему учатся все австрийские школьники, желающие сдать экзамен повышенного уровня сложности (Matura). Там написано совсем не то, чему в конце 1980-х годов учили меня.
В том, старом, учебнике рассказ о Второй мировой войне умещался на двух страницах – так, заключительный аккорд учебного года, не больше. Он начинался с того, что хотя концентрационные лагеря, конечно, существовали, но изобрели их в Англо-бурскую войну в Южной Африке. Да, фактически это было верно, но в то же время отвлекало внимание от рассказа о событиях 1939–1945 годов. В новом учебнике, к моей радости, рассказ занимает сорок четыре страницы и уже не сводится к тезису об Австрии – первой жертве Гитлера. Книга открывается сдержанным, но недвусмысленным введением:
Даже сегодня встречаются люди – как правило, бывшие нацисты, их дети и внуки, на которых конечно же влияла домашняя обстановка, – которые говорят о «положительных сторонах» национал-социалистической диктатуры в Австрии. Очевидно, для них важнее всего собственные воспоминания или интерпретация событий, так что даже воспоминания свидетелей или доказанные наукой факты преступлений национал-социализма их не разубеждают.
Появляются все более изобретательные способы общения с историей. За последнее десятилетие Михаэль Гуггенбергер изучил свидетельства того, что произошло в «хрустальную ночь», составил краткое описание каждого десятка инцидентов и дополнил его рассказом, что потом случилось с каждым человеком, которого она коснулась. Гюнтер Лидер, президент еврейской общины Инсбрука, записал вариант на немецком языке. Я же внесла свой вклад, в 2019 году записав английский вариант. Сейчас они доступны онлайн, их можно установить как приложение на смартфон, а значит, каждый может прогуляться по улицам Инсбрука и послушать, что происходило здесь в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года.
Я очень много думала о связи между памятью и памятниками, и не только из-за личного вопроса, что писать на надгробиях. Что делает памятник хорошим? Служит ли он цели, и если да, то какой?
Поколение исполнителей, жертв и свидетелей Холокоста уже почти ушло из жизни. У детей Второй мировой войны есть свои дети, внуки и даже правнуки. Да, эхо Холокоста еще звучит, но с каждым поколением оно становится все тише. Эмоциональная связь слабеет. Новым поколениям нужно придумать, как понимать и запоминать, и искусство, символы и структуры играют здесь не последнюю роль.
Внешний вид любого памятника, естественно, выражает умонастроение того, кто его ставит. В Британии военные памятники легко вписываются в контекст истории страны, напоминая о героическом самопожертвовании во имя благородной, демократической цели. В Германии и Австрии военные памятники – это еще своего рода самопроверка на ответственность и чувство вины.
В Германии огромное количество памятников Холокосту – в конце XX века их было 243 в одном лишь Берлине[52]
. В Австрии, закрывавшей или прикрывавшей глаза на очевидное, все обстояло по-другому. С памятниками не торопились, а когда все же ставили, то снабжали малопонятными надписями. В некоторых австрийских городах их ставят только сейчас.