Утраченное кафе «У Шиндлеров»

Лили разыскала две старые открытки, которые еще до Первой мировой войны благодарный Гитлер отправил Эдуарду. Эдуард потом вспоминал, что на одной, «самой дешевенькой» открытке с видом Вены было написано: «С приветом из Вены. Вечно благодарный Вам Адольф Гитлер». На второй, с рисунком, сделанным самим Гитлером, – «Всего самого хорошего в наступающем году». Через несколько лет Эдуард сказал, что венский период в жизни Гитлера «был единственным, когда он с успехом использовал свой талант» – хотя на самом деле он еле-еле сводил концы с концами, спал в самых дешевых ночлежках и зарабатывал гроши, расписывая такие вот открытки.

Лили рассказала гестаповцам, что пейзажа, упомянутого в статье, у них нет. Потом Эдуард соглашался, что, вполне возможно, Гитлер и подарил ему что-то в этом роде, но точно он этого не помнил, потому что часто получал от пациентов небольшие сувениры. Лили неохотно рассталась с парой открыток, прекрасно понимая (как и муж), что в новых обстоятельствах очень многое зависело от этих скромных знаков признательности юноши своему лечащему врачу-еврею. Сопротивляться было бессмысленно, иначе офицеры перерыли бы всю квартиру.

Гестаповцы сказали Лили, что «конфискуют» открытки, и оставили расписку; она, хоть и изрядно потрепанная, сохранилась до наших дней, и мой двоюродный брат Джон передал ее в вашингтонский Музей Холокоста. Содержание расписки таково: «Настоящим удостоверяется взятие на хранение двух почтовых открыток (автором одной из которых был Адольф Гитлер), конфискованных в квартире доктора Эдуарда Блоха».

Поначалу дело казалось пустяковым: Лили было велено на следующий день прийти в линцскую штаб-квартиру гестапо, чтобы забрать злополучные открытки. Но, явившись, она узнала, что гестапо их не вернет, пока не получит указаний из Берлина. Эдуард забеспокоился и начал хлопотать. Он считал, что сам факт «взятия на хранение» был поводом для встречи с шефом гестапо Линца (а такая возможность представлялась очень редко), рассчитывая потом обратиться с «жалобой и личным письмом» непосредственно к Гитлеру.

Через несколько дней в здании гестапо Эдуарда без лишних формальностей препроводили в кабинет старшего офицера по Линцу, государственного советника (Regierungsrat) доктора Раша. Он, по национальности немец, прибыл в Линц меньше года назад и еще не успел толком обосноваться. Блох подробно записал их встречу.

Штаб-квартира гестапо, Линц

Доктор Раш тепло приветствует своего посетителя, протягивает ему обе руки и приглашает садиться. Об этом местном жителе ему известно только, что когда-то он лечил Гитлера, но, естественно, ему интересно все связанное с молодостью фюрера, которая прошла в Линце. Они непринужденно беседуют, и доктору Блоху атмосфера кажется «благожелательной». И вот, собравшись с духом, Эдуард просит возвратить ему открытки, которые называет своей «этической собственностью», так как получил их бесплатно, а не купил; вот почему он считает себя вправе попросить их обратно.

«Разумеется, – отвечает Раш, – о чем тут говорить! Я вообще не понимаю, зачем их у вас забирали, господин старший медицинский советник». Он вспоминает почетное звание Эдуарда, присвоенное ему в годы Первой мировой войны. Услышав такой исключительно любезный ответ, Эдуард сразу же понимает, что доктору Рашу об открытках ничего не известно; впрочем, и о нем, докторе Блохе, тоже.

Озадаченный Раш задает несколько вопросов:

– Не находитесь ли вы на подозрении по политическим соображениям?

– Всю свою жизнь я посвящаю исключительно работе и к политике никакого отношения не имею.

– Были у вас сложности с законом или разногласия с партией?

– Ни того ни другого.

Раш замолкает, пристально смотрит на Блоха и спрашивает:

– Так, может, вы… не ариец?

– Я чистокровный еврей (Volljude), господин государственный советник, – следует ответ.

Блох мог бы просто сказать, что принадлежит к еврейской вере (Mosaische Glaube), но предпочел сделать акцент именно на происхождении. Он прибегает к изобретенной в Третьем рейхе расистской терминологии, детально разработанной в Нюрнбергских законах 1935 года. Он ничего не смягчает, а уж тем более не пытается скрываться за «меньшими» степенями определения еврейской идентичности, например Mischling Ersten Grades (имеющий двух бабушек и дедушек-евреев) или Mischling Zweiten Grades (одного предка-еврея во втором поколении, то есть бабушку или дедушку). Вот как Блох описывает эффект, произведенный его откровенностью на нацистского чиновника:

Мой ответ моментально выстроил между нами невидимую ледяную стену, которая заморозила бы любое дружеское слово. В тоне государственного советника не осталось ни благожелательности, ни понимания.