Утраченное кафе «У Шиндлеров»

На обороте письма Софии Марта напечатала на машинке свои новости. О себе она почти ничего не сообщает, зато во всех подробностях рассказывает, как старается перезнакомить между собой следующее поколение. Она тоже хочет, чтобы Курт с Георгом познакомились; интересуется, не сменил ли интерес Курта к спорту его любовь к почтовым маркам, но на всякий случай вкладывает несколько марок в конверт. Они выпущены еще до аншлюса, и она просит Курта сообщить, нужны ли они: если да, она пришлет еще, и он сумеет поменяться с другими коллекционерами. Она предлагает собрать для него целый пакет. К сожалению, пишет она, еды послать нельзя, так как это запрещено.

Марта сообщает Курту, что сестра Георга, Иоанна, которую она называет «Ханнерль», уже выучилась английскому языку и что Марианна сейчас проживает в американском Лексингтоне, в большом доме у некоего священника, и собирается в скаутский лагерь. Чудесно, замечает Марта, что Марианна научилась жарить картошку на костре, когда вместе с Куртом в Игльсе они каждое лето играли в саду, – сейчас, в Америке, это ей очень пригодилось.

Меня поражает, какой заботой дышат письма Марты и Софии. А упомянутые Мартой почтовые марки напоминают мне, что Курт продолжал собирать их, уже став взрослым. Я звоню своей сестре, Софии, и спрашиваю, что ей известно о судьбе его коллекции; она отвечает, что хранит ее в двух больших сумках и привезет в Лондон, когда в следующий раз приедет из Парижа.

6 июля 1939 года София пишет снова – в этот раз о том, как рада она получить письмо от Курта, и о том, что Марта, узнав об этом, «целый день носила в сердце радость». София убеждает: «Пожалуйста, Куртерль, дорогой, пиши мне еще, рассказывай, как тебе живется, какие оценки ты получаешь в школе и куда поедешь на каникулах. О тебе мне интересно знать все-все». Письмо Софии продолжает Марта, сообщая Курту, что выслала ему баночку крема Nivea; если она дойдет хорошо, она пошлет ему небольшую посылку.

София сообщает, что на эмиграционном фронте все зависло, они делают все, чтобы оказаться в Англии, но это «очень, очень трудно». София пишет: «Эрвин нажимает на все кнопки, которые только могут помочь». Она замечает, что он, «естественно, хотел бы, чтобы родители приехали к нему как можно скорее, но Эрвин пробует получить для меня письменное разрешение и надеется, что скоро у него все получится». В этих строках я чувствую некую напряженность между Гуго и Эдит, живущими в Лондоне, и Эрвином, находящимся в Америке: всех их волнует судьба Софии, старейшей из трех членов семьи, оставшихся в Вене, которой вряд ли достанется виза.

Я проверила, остались ли еще письма в видавшей виды картонной папке. Нет, больше не оказалось ни одного. Голоса из Вены, кажется, замолчали. Связь Курта с горячо любимыми бабушкой и теткой оборвалась.

В тот же день, когда София писала свое письмо, то есть 6 июля, во французском курортном городе Эвиан по инициативе США открылась международная конференция, которая сыграла значительную роль в судьбе остававшихся в рейхе евреев. В работе участвовали представители тридцати двух стран. Каждая делегация выражала горячее сочувствие тем, кого не допустили к работе, но не предлагала ничего конкретного, ссылаясь то на экономические сложности, то на высокую безработицу.

Британцы только что сильно ограничили еврейскую иммиграцию в Палестину, потому что тамошние арабы вели себя неспокойно; можно сказать, закрылась одна из самых главных дверей – для всех, кроме тех, которые готовы были рискнуть и въехать нелегально. Президент Соединенных Штатов Рузвельт осудил «хрустальную ночь», но на него сильно давили внутренние политические силы, всячески сопротивлявшиеся иммиграции, которая грозила сокращением рабочих мест и сбоями в реализации социальных программ в стране, только-только начавшей выходить из депрессии.

Представитель Рузвельта, бизнесмен Майрон Тейлор, убеждал участников конференции, что существовавшая (хотя и далеко не всегда заполнявшаяся) для Германии и Австрии квота 30 000 человек не изменится. Американцы выдвигали обязательное условие: все иммигранты должны были обеспечивать себя сами. Австралия соглашалась принять не больше 15 000 иммигрантов-евреев, сославшись на то, что в стране не существовало расовой проблемы и она не собиралась своими руками создавать ее.

Великодушие проявила лишь одна из тридцати двух стран: небольшая Доминиканская Республика, расположенная в Карибском море, – но и тут не обошлось без оговорок. Беженцы, решившие отправиться туда, должны были быть финансово самостоятельными, согласиться работать в сельском хозяйстве и заняться освоением новых земель.